Облегчение, которое почувствовал Нири, было так велико, что он успокоился и отправился в постель, поклявшись не вставать до тех пор, пока ему не принесут весть о Мерфи. Мисс Кунихан он написал:
«Я никогда не забуду Вашей преданности. По крайней мере, есть один человек, которому я могу верить. Держите Иуду Уайли при себе. Скажите Куперу, что, служа Вам, он служит мне. Приходите, когда у Вас будут новости о Мерфи, не ранее. Тогда Вам не представится случая увидеть меня неблагодарным».
И Уайли:
«Я никогда не забуду твоей преданности. Ты, по крайней мере, не изменишь мне. Скажи Куперу, что услуга тебе — услуга мне. Держи Иезавель Кунихан при себе. Приходи опять, когда будет найден Мерфи, не ранее. Это слишком тяжело. Тогда увидишь, я не останусь неблагодарным».
Нири и в самом деле излечился от мисс Кунихан, так же абсолютно и окончательно, как если бы она, подобно мисс Дуайер, уступила его желаниям, но благодаря средствам, совершенно отличным от тех, на которые так блистательно откликнулся Уайли. Собственно говоря, в случае Уайли дело скорее было не в излечении, а в периоде выздоровления. Ибо мисс Кунихан уже уступала его желаниям, или, вернее, одобрительными кивками потворствовала им, или, скорее, его прихотям, достаточно долго, сделав последующее обращение к гомеопатии ненужным.
Любопытно, что у людей застревали в голове однажды обращенные к ним слова Уайли. Купер, у которого на такие вещи была и впрямь прескверная память, откопал в ней, слово в слово, эту фразу, простейшую из простейших. А теперь вот и Нири, лежа в постели, повторял: «Синдром, известный под названием жизнь, чересчур разбросан, чтобы поддаваться паллиативам. На каждое облегчение одного симптома приходится ухудшение другого. Коновализация — это закрытая система. Ее quantum of wantum не меняется».
Он думал о своих последних voltefesses[73], одновременно таких приятных и таких мучительных. Приятных в том отношении, что с мисс Кунихан вышло послабление, мучительных — в том, что положение с Мерфи ухудшилось, так как fesses были частью, наиболее предусмотренной природой не только для того, чтобы получать пинки, но также и посмеяться над тем, кто пинает, — парадокс, поразительно продемонстрированный Сократом, когда он задрал под деревьями подол своего abolla[74].
Уменьшилась ли хоть сколько-то его потребность из-за внезапного превращения Мерфи из ключа, который должен был открыть для него мисс Кунихан, в одну-единственную земную надежду на дружбу и все, что несет с собой дружба? (Представление Нири о дружбе было весьма странное. Он ожидал, что она будет вечной. Он никогда не говорил: «Он был прежде моим другом», но всегда, с подчеркнутой аккуратностью: «Я прежде думал, что он мой друг».) Уменьшилась ли хоть сколько-то его потребность? Ощущение было такое, будто она возросла, но, вполне возможно, осталась такой же, как была. «Преимущество такого взгляда в том, что, хотя человек, возможно, и не станет смотреть вперед, ожидая, что все пойдет к лучшему, ему, по крайней мере, нечего страшиться, что все пойдет к худшему. Всегда будет одно и то же, как всегда и было».
Он крутился на спине в постели, тоскуя по Мерфи так, как будто никогда прежде не тосковал ни о чем, ни о ком. Перевернувшись и зарывшись лицом в подушку, закрутив ее углы так, что они сошлись у него на загривке, он не мог не отметить, как приятно было для разнообразия почувствовать давление зада на живот после стольких часов в обратном положении. Но, продолжая лежать, решительно зарывшись головой в подушку и закрывшись ею, он стонал:
— Le pou est mort. Vive le pou![75] — И немного погодя, почти задохнувшись к тому времени: — Неужели нет такой блохи, которая, когда ее наконец поймают, умерла бы, не оставив потомства? Никакой ключевой блохи?
Как раз с этого соображения и пустился Мерфи, когда он еще не был и ребенком, на уловление самого себя, не с гневом, а с любовью. Это был гениальный подарок судьбы, которого Нири, ньютонианец, никогда не мог сделать себе сам и не мог вынести, чтобы ему сделал его кто-то другой. Для Нири, кажется, действительно остается очень мало надежды, он, кажется, обречен надеяться бесконечно. В нем есть что-то от Гюго. Огонь не покинет его глаз, влага — его рта, в то время как он, почесываясь, будет избавляться от зуда в одном месте только затем, чтобы зуд начался в другом, до тех пор пока он не сбросит своей смертной чесотки, если допустить, что это позволительно.
Значит, Мерфи, помимо самого себя, фактически необходим пятерым. Селии — потому что она любит его. Нири — потому что он наконец считает его Другом. Мисс Кунихан — потому что ей нужен хирург. Куперу — потому что он для этой цели нанят. Уайли — потому что он смирился, решив в недалеком будущем оказать честь мисс Кунихан и стать ее мужем. Она не только выделялась в Дублине и Корке совершенно исключительным человекообразием, но и имела личные средства.
73
Поворот задницей вперед (игра слов на соединении volte-face — крутой поворот и fesses — ягодицы;