«Школа армянских сестер» основана в 1967 году и имела всего шестнадцать учеников. Теперь их число перевалило за двести, и — самое главное — родители поверили, что и армянская школа способна выпускать людей, получивших образование по программе и на уровне лучших современных учебных заведений, при этом отлично знающих родной язык и историю. Конечно, этому помогает и то, что сестры бывают в Армении на курсах, организованных для педагогов спюрка.
Я убедилась в этом воочию. На встрече в школе увидела поющих и танцующих мальчиков и девочек в национальных костюмах, с родной речью на устах. В здешних условиях добиться такого можно лишь настоящей преданностью делу, полной отдачей души и мысли. В школьном ежегоднике крупными буквами написано: «Закладывай с верой, утверждай с надеждой, основывай с любовью».
Эти слова, произнесенные Нерсесом Шнорали, поэтом-философом, около восьмисот лет назад, и поныне сохраняют свою силу, потому что и поныне каждое начинание приносит настоящие плоды, когда закладывается с верой, утверждается с надеждой, основывается на любви.
История жизни шести сестер — словно подтверждение этого завета. Родившиеся на Ближнем Востоке, по стечению ли обстоятельств или по внутреннему побуждению, они избрали своим уделом монашество, получили специальное образование в Риме и, приехав в Филадельфию, основали армянскую школу. Сначала набрали всего шестнадцать учеников, отдавали им все свои знания, сердце и душу, благословляя судьбу, которая предоставила возможность отвлеченную приверженность небесам и богу воплотить в реальную, ощутимую помощь народу. Странно, что филадельфийская школа, в которой вот уже столько лет трудятся сестры, до сих пор не имеет своего здания. Все так затянулось, что какой-то шестилетний мальчик озабоченно спросил учительницу: «Если каждый из нашего класса отдаст все из своей копилки, сколько еще нужно, чтобы построить школу?» Но, как видно, если опорожнят копилки даже все двести ребят, дело, увы, не сдвинется. Нужно, чтобы взрослые поторопились опустить в эти копилки суммы повнушительнее.
Об этом я и говорила на школьном утреннике. Сестры-воспитательницы в черных одеяниях, в черных, отороченных белым платках взволнованно слушали адресованные им слова. И я была взволнована. Встречаясь взглядом с печальными их глазами, чувствовала, как вместе с уважением поднимается во мне и просто человеческое сочувствие, какая-то жалость.
А спустя два дня в предрассветной мгле в аэропорту Филадельфии, когда уже начиналась посадка, вдруг возникли шесть черных силуэтов. Торопясь, путаясь в длинной одежде, они спешили ко мне. Сестра Арусяк протянула тяжелый альбом в кожаном переплете, с фотографиями, сделанными во время встречи в их школе.
— Как вы успели все это? — удивилась я.
Вопрос был излишним. «Было бы желание, и звезду с неба достанешь», — говорят в народе. Именно это желание и подвигнуло сестер, у которых не было ни своего автомобиля, ни возможности заказать такси, пуститься ночью на случайной машине в путь и после двухчасовой дороги в последнюю минуту успеть на аэродром.
Когда самолет поднялся в небо, я еще долго-долго удерживала в глазах их облик и думала: эти отказавшиеся от всего, приехавшие в далекие, незнакомые места женщины — сестра Арусяк, сестра Рипсимэ, сестра Мелинэ, сестра Лоренция, сестра Зепюр и сестра Луиз — не наследницы ли они тех двух сестер — Рипсимэ и Гаянэ, которые, по преданию, еще в третьем веке добрались в Армению, чтобы донести до людей свет новой веры? Разные, конечно, времена, разная жизнь, но одинакова окрыляющая сила веры, одинаково священно стремление служить людям.
7 мая, Ленинакан
Сегодня здесь, в Ленинакане, в пединституте, мой вечер, на который я приехала со своими канадскими друзьями, гостящими в Ереване, — Суреном и Эльдой Аккибритян. Вместе с ними и Беатрис Давтян из Бейрута, безоговорочно влюбленная в Армению, й белое, и серое, и черное в ней видящая только как розовое, моя давняя приятельница.
Привыкшие все обставлять чин чином, ленинаканцы прислали за нами две машины. В первой я, Сурен, Эль-да и Беатрис.
— Что за люди эти ереванцы! С утра осаждают мой номер: «Сурен, пойдем к нам», «Сурен, вот тебе машина, катайся себе вволю», «Сурен, обедаете вы у нас»… Господи, у меня же всего один желудок! — с каким-то даже удовольствием жалуется Сурен.
— Хоть поясница у меня и разболелась, — мягким, певучим голосом объясняет Беатрис, — но Ленинакан ни за что не пропущу. Говорят, это очень самобытный, артистичный город.
Дорогу ремонтировали и в этот раз. Как ни лезли из кожи водители, пришлось изрядно попрыгать, потрястись на ухабах и щебенке. Так что, пока добрались до ровного Аштаракского шоссе, кости в пояснице Беатрис, как говорится, встали на свои места.
— Какие отличные водители в Армении, умельцы! — тем не менее восторгалась Беатрис. — За границей, если попадешь на такую дорогу, машина разобьется в пух и прах.
Свернули к Уджану, к памятнику полководцу Андранику, и поскольку дом Алмаст прямо у дороги, невозможно было его миновать.
Давненько не была я здесь. За это время Алмаст женила сына, привела в дом невестку, теперь ждет внука. Обставила только комнату молодоженам, а в столовой по-прежнему одна тахта, старый стол и расшатанный книжный шкаф. Но на этот старый стол мгновенно ложится свежий хлеб — лаваш, пахнущий тондиром, овечий сыр, ставится мацун, ореховое варенье и, разумеется, коньяк. Все щедро, обильно. Так велики вазы, что, сдается, в них не редкостное ореховое варенье, а сливы только что из сада.
— Тикин Сильва, ну как же так, — огорчается Алмаст, — почему не дала знать? Мисак, беги зарежь курицу!
Еле удерживаю мужа Алмаст, объясняю, что в Ленинакане ждут, нужно спешить. Однако гости так уютно устроились, с таким аппетитом уписывают мацун и лаваш, как будто это и есть наш конечный пункт. Наконец удается выбраться из гостеприимного дома, снова сесть в машины и втиснуться в каменистые ущелья Талина. За Талином следуют Артик, Маралик с их большими и малыми селами.
— Какие хорошие новые названия вы нашли для сел, — читает надписи на указателях Беатрис, хотя, наверное, уже больше тысячи лет называется это село Мастара…
У въезда в Ленинакан на обочине машины и люди.
— Что такое? Авария? — беспокоятся мои гости.
— Да нет. Просто ваши паспорта должны проверить. Захватили с собой?
Они растерянно смотрят на меня.
— Что же ты не сказала? Ничего мы не взяли…
— Как это так не взяли? Где ж это видано, чтобы без документов пускаться в путь? — повышаю я голос.
— Да, но… Как же быть теперь?..
Наши машины останавливаются. От группы людей отделяются несколько молоденьких девушек, подбегают к нам и вручают гостям цветы.
— Ну и Сильва, порядком напугала нас! — с облегчением вздыхают друзья.
Студенты и преподаватели института приехали, чтобы встретить нас на полдороге. Тут же, «на подступах к Ленинакану», происходит перераспределение пассажиров, и наш кортеж, уже многомашинный, движется к Ленинакану.
— Что за прекрасный город Ленинакан, — едва въехав, захлебывается Беатрис, — ничем не хуже Еревана!
— Еще бы! Еревану ползти и ползти до нас, — устами водителя глаголет сам «город-отец», как величают его леиинаканцы, наперекор «городу-матери» Еревану. — Город — это Ленинакан и еще чуточку Ленинград, все остальное не в счет!
— Вы родом отсюда? — вежливо интересуется Беатрис.
— А откуда еще может быть человек?! Ты же ничего еще не видела! Останешься здесь на несколько дней — и привет-поклон твоему Бейруту… Дай свой адрес, мужу телеграмму отобью, а то жаль горемыку…
Насколько леиинаканцы любят пошутить, прихвастнуть, любят острое словцо, настолько же умеют они грустить и мечтать, любить поэзию, песню, жить ими. В переполненном зале института, будто из горнила, доносится жаркое дыхание людей. Они выходили, читали стихи, пели, и в словах, и в голосе звучала такая любовь к прекрасному, к искусству!