Дэнди выразительно на меня посмотрела.
– Сколько он тебе платит? – спросила она.
Уильям прислонился к двери конюшни и почесал голову.
– Он мне не платит, – сказал он. – Только содержит, как и миссис Гривз, и Джека.
– Миссис Гривз не платят денег? – изумилась я, ясно вспомнив маленькую почтенную женщину.
– Он и ее из работного дома взял, – сказал Уильям. – Дает ей на хозяйство, тем она и кормится. Он ей еще платит раз в три месяца за стирку и на фартуки дает. Но не платит, нет. Зачем ей деньги?
– Для себя, – мрачно сказала я. – Чтобы она могла уйти, если захочет.
Уильям усмехнулся.
– Да не захочет она, – ответил он. – И я не захочу. Куда ей идти? Только в работный дом. В городе работы нет, никто не возьмет прислугу без рекомендаций. В работном доме таких опрятных и чистоплотных, как она, полно – зачем брать женщину с улицы? Зачем платить, когда в работном доме полно нищих, которые будут работать за так, если их содержать?
Уильям замолчал, посмотрел на нас с Дэнди.
– Он вам платит? – спросил он.
Я уже собиралась сказать «да», но примолкла. Он мне действительно платил пенни в день. Но из этого королевского богатства я выплатила ему за рубашку и бриджи, и мне нужна была куртка на зиму. Сбережений у меня не оставалось. Он выплачивал пенни, а когда я собирала пенни в шиллинги, мне приходилось их отдавать обратно. Я посмотрела на Дэнди; ей он платил иной раз пенни сверху за то, что следила за воротами, и еще она временами по-прежнему шарила по чужим карманам.
– Ты отложила что-нибудь, Дэнди? – спросила я.
– Нет, – сказала она. – Надо было заплатить Роберту за ткань, из которой сшита моя амазонка. Я ему еще должна пару шиллингов.
– Значит, с нами обращаются одинаково, – произнес Уильям с дурацким удовлетворением. – Но у вас двоих будет много места там, наверху.
Он показал на грубую деревянную лестницу без перил, шедшую вдоль стены конюшни. Я убедилась, что все лошади надежно заперты, а потом вместе с Дэнди взобралась по дюжине ступенек к откидному люку. Он поднялся, и мы вошли в первую в жизни свою комнату.
Она была голой и чистой, в углах – соломенные тюфяки и одеяла, под окном большой сундук, хворост в маленьком темном очаге и два окошка, выходившие на конюшенный двор. Стены были отделаны грубой кремовой местной глиной, а шедший под уклон потолок, спускавшийся до верхнего края окон, был внутренней стороной соломенной крыши – деревянные перекладины и солома.
– Хорошо как! – радостно воскликнула Дэнди. – Своя комната, настоящая.
Она тут же направилась к треснувшему осколку зеркала, который висел на одной из балок, пересекавших комнату крест-накрест, и убрала волосы с лица.
– Свое зеркало, – выдохнула она, обещая себе долгие часы счастья.
Потом плюхнулась на колени и рассмотрела кувшин и таз, стоявшие в одиночестве на сундуке.
– Красота, – одобрительно сказала она.
Я высунула голову из окна – посмотреть, что там. Увидела конюшню и двор по другую сторону дорожки, а еще – дом вдали. За ними виднелись зеленые поля, и сверкал на воде широкой реки свет.
Из люка потешно выглянула русая голова Уильяма.
– Идите чай пить, – позвал он. – В кухне все готово. Вещи занесете потом.
Дэнди набросилась на него с гордостью, приличествующей достойному жильцу.
– Тебя не учили стучать, когда заходишь в комнату к дамам? – воскликнула она раздраженно.
С круглого лица Уильяма пропала улыбка, оно стало кирпично-красным от смущения.
– Прошу прощения, – неловко пробормотал он и скрылся из виду. – Но чай готов, – упрямо подал он голос с лестницы.
– Мы идем, – сказала я и, крепко взяв Дэнди за руку, оттащила ее от зеркала и кувшина, даже не дав рассмотреть большой сундук для одежды, который нам поставили.
Первые два дня в Уарминстере прошли легко. Все, что от меня требовалось, – следить за лошадями, чесать их и поить, и узнавать, как скучно раз за разом чистить все то же стойло. Пока мы ездили, мне не приходилось мыть каменный пол, и теперь не слишком приятно было учиться этому у Уильяма.
Дэнди тоже надулась, когда миссис Гривз зазвала ее в кухню и выдала простую серую юбку и белый передник. Она вцепилась в свою красную юбку и зеленую шаль, не желая с ними расставаться.
– Приказ хозяина, – коротко сказала миссис Гривз.
Она забрала наряд Дэнди, пока та угрюмо переодевалась, и отнесла его в стирку, но потом не вернула. Когда Роберт в тот день обходил конюшню, Дэнди его перехватила.
– Я тебя предупреждал, – добродушно сказал он. – Говорил, что ты не будешь шляться в этой деревне. Здесь народ богобоязненный, и они – мои соседи. Завтра поутру в церкви ты всех разволнуешь, как хотела, только при этом не будешь пестрой, как цыганская шлюха.
– Я не пойду в церковь! – ответила искренне пораженная Дэнди. – В жизни не была!
Роберт взглянул на меня.
– Ты тоже, Меридон?
Я покачала головой.
– Вы не крещеные? – спросил он с таким ужасом, словно сам не был безбожником, пока мы кочевали.
– Еще как крещеные, – сказала Дэнди с законной гордостью. – И сколько раз. Каждый раз, как приходил проповедник, мы крестились. За пенни, что нам давали. Но в церковь мы не ходим.
Роберт сказал:
– Теперь будете. Все мои домашние ходят.
Он взглянул на меня из-под кустистых светлых бровей.
– У миссис Гривз и для тебя платье есть, Меридон. Придется тебе его надеть, чтобы пойти в деревню.
Я уставилась на него, прикидывая, могу ли воспротивиться.
– И не думай, девочка, – предостерег он.
Голос у него был мягкий, но в нем слышалась сталь.
– Даже не мечтай. Я здесь такой же хозяин, как на арене. У нас там у каждого своя роль, и здесь тоже. В этой деревне вы – приличные девушки. Будешь носить юбку.
Я молча кивнула.
– Ты ведь всегда носила платье, так? – спросил он. – В первый раз, когда я тебя увидел, ты водила лошадь в какой-то драной юбке? И ездила по-мужски в юбке, так ведь?
– Да, – согласилась я. – Но мне больше нравятся бриджи, как у парней. В них легче работать.
– Можешь надевать их, когда работаешь, – сказал он. – Но не за пределами конюшни.
Дэнди дождалась, когда он повернулся спиной, подобрала скучную серую юбку и присела в книксене.
– Сквайр-жулик, – сказала она.
Но не настолько громко, чтобы он услышал.
Я ничего не стала говорить про платье, которое меня ожидало. Но в тот вечер, за ужином в кухне, миссис Гривз подтолкнула ко мне по широкому выскобленному столу нижнюю юбку, рубашку, серое платье и передник. На стопке одежды лежал даже простой белый чепец, туго накрахмаленный.
– Это на завтра, для церкви, – сказала она.
Я встретилась своими зелеными глазами – с ее светло-голубыми.
– А если я не хочу идти? – спросила я.
Лицо у нее было словно кусок масла, оплывшее от страха и страдания.
– Лучше уж пойди, – сказала она.
Я молча взяла одежду.
На следующее утро надевать ее было странно. Дэнди мне помогла, а сама битый час заплетала и расплетала косы, пока ей не понравилась блестящая корона, с которой белый чепец был сдвинут так далеко, как только Дэнди осмелилась. Я, напротив, натянула свой чепец низко и постаралась убрать под него все свои медные кудри. Теперь я пожалела о том, что, потеряв терпение, обкорнала себя большими ножницами, которыми мы подстригали лошадям хвосты. Будь у меня волосы подлиннее, можно было бы их зачесать и завязать. А обрезанные, они сделались непослушными кудрями, которые то и дело вылезали из-под чепца.
Я поправила чепец перед зеркалом. Дэнди перевязывала бант на своем переднике и не смотрела на меня. Я поглядела на себя в зеркало. Отражение было куда четче, чем в корыте под водокачкой, я раньше никогда себя так ясно не видела. Свои глаза, их переливчатый зелено-ореховый цвет, их раскосый разрез. Бледную чистую кожу и выцветающие летние веснушки. Непослушные, густые, кудрявые темно-рыжие волосы, губы, которые улыбались, словно зная какую-то тайну, хотя глаза мои были холодны. Да и улыбаться мне было особо нечему.