Все эти ингредиенты Бранвен использовала, чтобы делать лечебные порошки, мази и компрессы.
Её стол изобиловал множеством различных мисок, ножей, ступок с пестиками, сит и другой посуды. Часто я наблюдал, как она крошит листья, смешивает порошки, измельчает растения или мажет лекарство на чью-то рану или бородавку. Но знал я о знахарстве Бранвен так же мало, как и о ней самой. Когда я наблюдал, она предпочитала работать, напевая разные мотивы, ничего не объясняя и не рассказывая.
Где она обучилась искусству лечения? Откуда знает столько историй из разных мест и времён? Где впервые столкнулась с учением одного Галлийца, которое полностью заняло её мысли? Бранвен не говорила.
Но не один я был раздосадован её молчанием. Много раз деревенские шептались за спиной, изумлённые её красотой и незнакомыми мотивами песен. Я даже слышал клевету о колдовстве и чёрной магии, произнесённую пару раз, но это не мешало людям приходить к ней, когда им нужна была мазь от нарыва, отвар от кашля или заговор от кошмаров.
Сама Бранвен не беспокоилась о слухах. Пока люди платили ей за помощь, они могли продолжать делать что хотят, её не заботило, что они подумают или скажут. Недавно она ухаживала за старым монахом, который поскользнулся на влажных камнях старой мельницы. Перевязывая его рану, Бранвен напевала христианские благословления, которые должны были порадовать его. Затем христианский напев плавно перешёл в песнь Друидов, после чего старик заворчал и предупредительно попросил не богохульствовать. Она спокойно объяснила, что сам Иисус был столь хорошим лекарем, что не исключено, что он мог родиться в королевстве друидов, то есть среди язычников. Сразу после этих слов монах гневно сорвал повязку и ушёл, хорошо хоть, что не стал кричать на всю деревню, что Бранвен черпает свои силы у демонов или подобную чепуху.
Я вернулся к кулону. Казалось, что он не просто отражает лунный свет, но добавляет ещё свой собственный. Впервые я заметил, что кристалл в центре не был просто зелёным, каким казался на расстоянии. Пододвинувшись ближе, я обнаружил ручейки, как бы струящиеся по его поверхности, и пульсирующие, как тысяча маленьких сердец, красные пятна. Камень напомнил мне живой глаз.
«Галатор» – это слово внезапно вспыхнуло у меня в голове. Его название – Галатор. Я озадаченно потряс головой. Откуда пришло это слово? Не могу вспомнить, чтобы слышал его раньше. Должно быть я узнал его на площади деревни, где множество диалектов – кельтский, саксонский, римский, галльский и многие другие – сталкиваются и смешиваются каждый день. Или возможно, в одной из историй Бранвен, которые она украшала словами Греков, Евреев, Друидов и других древних.
– Эмрис, – её шёпот так напугал меня, что я подпрыгнул. Мои глаза столкнулись с голубыми глазами женщины, что разделяла со мной кров и еду, но не более того.
– Ты проснулась.
– Да. А ты странно смотрел на меня.
– Не на тебя, – объяснил я, – на твоё украшение. И вдруг добавил:
– На Галатор.
Она ахнула и быстрым движением руки убрала украшение под робу.
Затем, стараясь сохранить спокойствие в голосе, сказала:
– Не помню, чтобы говорила тебе это слово.
Мои глаза расширились:
– Значит это верное название?
Она задумчиво посмотрела на меня, почти начала рассказывать, но остановилась, а затем ответила:
– Тебе следует спать, сын мой.
Я, как обычно, раздражённо ответил:
– Я не могу спать.
– Может рассказ поможет? Я могу закончить тот, про Аполлона.
– Нет, не сейчас.
– Тогда я могу сделать тебе снадобье.
– Нет, спасибо, – ответил я, отрицательно качая головой, – когда ты сделала его для сына учителя, тот спал почти четверо суток. – Она улыбнулась.
– Он выпил недельную дозу за раз, бедный глупышка.
– Сейчас всё равно уже рассвет.
Она подтянула своё грубое шерстяное одеяло:
– Что ж, если ты не хочешь спать, посплю я.
– Но перед этим расскажи пожалуйста больше об этом слове. Гал… – или как оно?...
Притворившись, что не слышит меня, она завернулась в свой привычный кокон тишины, подобно тому, как сделала это с одеялом, и снова закрыла глаза. Через секунду она уже спала с тем же спокойствием на лице, что и раньше.
– Не расскажешь? – Она не отвечала.
– Почему ты никогда не помогаешь мне? – Почти закричал я. – Мне нужна твоя помощь!
Её губы остались всё так же неподвижны. Она не реагировала.
Опечаленный, я смотрел на неё некоторое время. Затем скатился с поддона, который служил мне кроватью, встал и умылся водой из большой деревянной бочки, стоявшей рядом с дверью.
Снова взглянув на Бранвен, я почувствовал новый всплеск гнева. Почему она мне не ответила? Почему не помогает? Но пока я смотрел на неё, во мне всё больше нарастало чувство вины, ведь я никогда не обращался к ней: «мама», хотя знал, как это порадовало бы её… но какая мама отказала бы в помощи сыну?
Я дёрнул за ручку двери. Оцарапав землю, она открылась, и я покинул хижину.
Моему удивлению, когда я отпустил личинку, это сделал и муравей. Насекомое повернулось ко мне, раздражённо шевеля усами. Было очевидно, что на меня ругаются.
– Мои извинения, – прошептал я сквозь улыбку.
Муравей побранился ещё немного, а затем повернулся к личинке и продолжил тащить этот тяжелый груз дальше, в свой дом.
Улыбка исчезла с моего лица. А где мне найти свой дом? Я перетащу свою соломенную постель, всю хижину, если понадобиться, если только узнаю куда идти.
Повернувшись к открытому окну, я увидел полную луну, светящую ярко, словно диск из чистого серебра. Лунный свет проникал в хижину через окно и щели в соломенной крыше, освещая комнату мерцающими полосками света. На мгновение свет почти сокрыл нищету комнаты, покрыв её пол из земли слоем серебра, грубые глиняные стены – бриллиантами света, очертания спящего в углу человека – сиянием ангела.
Я знал, что это просто иллюзия, не более реальная, чем мой недавний сон. Пол всё ещё грязный, кровать соломенная, а дом – просто хижина, сделанная из сплетённых прутиков соломы. Да загон для гусей, стоящий по соседству, сделан с большей заботой! Я скрывался там временами, и крики с шипением гусей звучали в эти времена в моем мире чаще, чем голоса людей. Всё потому, что в загоне было теплее, чем в моей хижине в феврале и суше в мае. Даже если я не заслуживал лучшего отношения к себе, чем гуси, никто не мог заявить, что его не заслуживала и Бранвен.
Я смотрел, как она спала. Её дыхание, такое нежное, что едва приподнимало шерстяное одеяло, казалось мирным. Увы, я знал, что это не правда. Спокойствие, посещающее её ночью, совсем уходило днём.