«В тот час тоскуя о прошлой своей весне, „О как вас люблю я!“ — сказали тогда вы мне…» — пела героиня фильма, и Вера, сама того не замечая, крепко сжимала пальцами запястье Сергеева, еще в начале сеанса доверчиво положив свою руку на его широкую кисть.
До слез рассмешило их обоих недовольство одного из героев фильма — пекаря Кинзела: «Кто же совершает революцию в воскресный день, когда всем хочется отдыхать, танцевать, слушать музыку, потому что жизнь дана для радости и счастья, красоты, любви…»
Выйдя из кинотеатра, Вера и Сергеев посмотрели друг на друга и рассмеялись, когда Сергеев высказал то, о чем подумали оба:
— А не посмотреть ли нам «Большой вальс» еще раз?
— Мысль прогрессивная, — ответила Вера, — но у нас на сегодня определена программа, и мы должны ее выполнить: предстоят «баррикадные» бои за право на отдых и ностальгию по детству.
— Ну что ж, «Баррикады» так «Баррикады», займемся боями, тем более что они запланированы. Сам бы я никогда не собрался слушать «Времена года» в исполнении юной пианистки Али Пахмутовой… А почему «ностальгия по детству»?
Вера запнулась, ответила не сразу:
— Никому не рассказываю, вам скажу: еще в четвертом классе ходила в музыкальную школу, после каждого урока брела по улице домой с раскрытой нотной тетрадью, всматривалась в волшебные значки и линии, именуемые нотами, пыталась постичь таинства непостижимого искусства… В седьмом уже играла Баркаролу, «Осеннюю песню» и «На тройке» — самые популярные пьесы из «Времен года».
— А что же потом? Сейчас-то, наверное, не приходится играть?
— А потом один за другим умерли родители, жила с бабушкой, пришлось поступить в медучилище, идти работать в больницу, сначала няней, затем медсестрой… Ну и как вы уже знаете, из больницы направили меня по комсомольскому набору в школу криминалистики, решили, что медицина нечто родственное вашей профессии. Так что «Времена года» бывают разные.
При всей грубости «человеческого материала», с каким приходилось иметь дело Сергееву, он все-таки не настолько отупел, чтобы не оценить доверительную исповедь Веры, ее жалобы на несбывшуюся мечту стать пианисткой. Что делать!.. Он тоже не стал учителем, хотя и проработал несколько дет в школе. Учительская практика тоже прошла не зря… Все остается в человеке, особенно то, что закладывается смолоду. Следователю (а кроме оперативной работы Сергееву не раз приходилось вести следствие) тоже надо быть и педагогом и психологом…
После фильма они в приподнятом настроении прошли в зал клуба завода «Баррикады», сели в своем шестом ряду и стали смотреть и слушать, как худенькая малышка, совсем ребенок, Аля Пахмутова, которая и на стул перед роялем села на высокую подушку, стала чистенько и звонко играть Чайковского. С уважением наблюдал Сергеев, как разгорелись щеки Веры и в ее глазах закипели невольные слезы. Сидел он не шевелясь, боясь потревожить словом или движением нахлынувшие на Веру чувства, понимая, что встретилась она сейчас со своим детством, когда живы были папа и мама и еще не надо было самой прокладывать нелегкие пути в жизни…
После исполнения каждой пьесы зал аплодировал юной исполнительнице, и Сергеев, не опережая события, но и не отставая от других, громко хлопал в ладоши, оживленно поглядывая на Веру. Эта роль «самодеятельного меломана», как он сам определил свое состояние, нежданно-негаданно освоенная им с ходу ради этой милой, искренней девушки, которая все больше нравилась ему, забавляла Сергеева. Он и сам не без удовольствия открывал в себе не известную ранее способность слышать и воспринимать ту волнующую красоту музыки, которая раньше проходила мимо внимания, была ему недоступна. Сергеев чувствовал себя благодарным Вере за эти открытия, пребывая в состоянии неустойчивого равновесия, когда и тревожно, и радостно, и ждешь чего-то хорошего, которое обязательно вот-вот должно случиться…
Вора со смущенной улыбкой, стараясь не показать охватившего ее волнения, нарушила молчание, проронив:
— Эпиграфом и Баркароле Чайковский взял стихи Плещеева:
И Сергеев вдруг с удивлением обнаружил, что и он слышит в этих переливающихся звуках Баркаролы тихий плеск воды, а в раскатившейся по зимней дороге «Тройке» — звон колокольчика. Сам бы он, возможно, не очень воспринял прекрасную, истинно русскую глубину и образность шедевров Чайковского, но рядом была Вера, и Сергееву казалось, что он понимает красоту и содержание именно тех пьес, какие в детстве играла она, а сейчас исполняла Аля Пахмутова.
Во втором отделении концерта сцену заполнили, словно живые цветочные клумбы, яркие сарафаны юных танцовщиц ансамбля заводского клуба. Лихая пляска достигла своего предельного накала, когда на сцену неожиданно вышел озабоченный, о непривычно суровым лицом знакомый Сергееву секретарь райкома партии завода «Баррикады», остановился у рампы и, окинув зал невидящим взглядом под яркими лучами софитов, стал ждать, когда все присутствующие осознают, насколько значительно то, что он должен будет сказать. Прервали свое вихревое выступление танцоры, в зале наступила гнетущая тишина.
— Товарищи… Война… На нас напала фашистская Германия…
В одно мгновение все изменилось, сама жизнь стала другой. Словно померкло солнце, исчезли смех и веселье, осталась лишь неизбывная тревога, томление неизвестностью: что происходит, где сейчас фронт, на каких направлениях наша доблестная Красная Армия наносит «малой кровью» сокрушительный удар по врагу?
Вместе со всеми Сергеев и Вера в притихшей, встревоженной толпе вышли на улицу, не сговариваясь, сели в трамвай, поехали, несмотря на выходной день, в управление, к себе на работу. Война одним ударом отсекла и отодвинула в прошлое все то светлое и прекрасное, что было какой-то час назад…
Неподалеку от управления перед репродуктором, укрепленным на телеграфном столбе, собралась толпа. Звучал голос Молотова:
— «…Без объявления войны германские войска атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов города Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие. Убито и ранено около двухсот человек… Это неслыханное нападение на нашу страну явилось беспримерным в истории цивилизованных народов, вероломным… Несмотря на то, что между нами, СССР и Германией, заключен договор о ненападении и Советское правительство со всей добросовестностью выполняет это условие этого договора… Ответственность за это разбойничье нападение на Советский Союз целиком и полностью падает на германских правителей… Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».
Только подумать, что уже сегодня, с самого раннего утра время уже отсчитывало каждый малый миг, последние минуты и секунды чьих-то двухсот жизней! Если бы только двухсот…
— Ну почему все произошло так внезапно? — подходя к управлению, не выдержала Вера. — Вчера чуть ли не обнимались с немцами, подписали пакт о ненападении, гнали эшелонами пшеницу и масло в Германию, а сегодня — война?
— Я так думаю, — не сразу ответил Сергеев, — что никакой особой неожиданности в начале военных действий для нас нет. Вспомните хотя бы встречу со старшиной-пограничником Геннадием Степчуком в станице Новоалексеевской. Они еще тогда, и не первый месяц, были в состоянии «готовности номер один».
Вера и Сергеев нисколько не удивились, что в управлении уже собрались почти все сотрудники. Это им пришлось ехать почти через весь город, другие оказались ближе… Ждали Александра Ивановича Воронина, которого с утра вызвали в обком партии в связи с началом военных действий.
Наконец появился Воронин, быстро прошел к трибуне, открыл совещание. Говорил коротко.
— Враг напал на нас вероломно, но врасплох не застал: о том, что война неизбежна, знали и в ЦК ВКП(б), и в Совнаркоме, и в нашем Генштабе… Как вам известно, в мае месяце проводилось в Москве кустовое совещание начальников областных управлений Волжского бассейна. Было сказано, что война надвигается, и уже сейчас надо готовиться к отпору врагу… 6 мая товарищ Сталин был назначен Председателем Совета Народных Комиссаров СССР, приняв на себя личную ответственность за ликвидацию возможного конфликта с Германией… Начавшаяся война требует от нас прежде всего бдительности. Особое внимание мы обязаны обратить на безопасность заводов оборонной промышленности… Враги будут пытаться и здесь, казалось бы в глубоком тылу, — продолжал Воронин, — проникнуть на заводы и предприятия с целью шпионажа и диверсий, распространения ложных слухов, а это потребует мобилизации всех наших сил для борьбы… На внеочередном пленуме обкома ВКП(б) принято решение: партактиву провести митинги трудящихся на предприятиях города. С первого дня войны мы должны создать в Сталинграде пункты воздушного наблюдения, оповещения, связи — ВНОС, создать восемь истребительных батальонов — по одному в каждом районе для борьбы с диверсантами и шпионами. Во всех этих делах наше управление должно принимать самое активное участие, мы обязаны иметь тщательно разработанные планы действия. Вспомним, товарищи, что говорил Владимир Ильич Ленин: «Самое опасное… недооценивать противника и успокоиться на том, что мы сильнее… Такая недооценка может вызвать поражение в войне… Любая распущенность и недостаток энергии должны быть караемы по законам военного времени. Война есть война, и никто в тылу или на каких угодно мирных занятиях не смеет уклониться от своих обязанностей…» Обком партии, исполком облсовета, — продолжал Воронин, — приняли обращение к партийным и советским органам. В этом обращении изложили программу для каждого. Больше, чем кого бы то ни было, эта программа касается нас, сотрудников областного управления НКВД. Всю работу мы обязаны подчинить интересам фронта, организуя беспощадную борьбу со всякого рода паникерами, спекулянтами. Наша задача — кроме уничтожения шпионов, диверсантов, вражеских лазутчиков предавать суду трусов, мешающих делу обороны, и вместе со всеми обеспечить уборку урожая, создать запасы продовольствия и фуража…