– Может, она просто задержалась у миссис Дин?
Хоппер очень уважал эту важную, величественную даму, несмотря на то, что ее муж являлся крючкотворским адвокатом. У полиции с адвокатской коллегией старая вражда, но лично Хмырр Хоппер был рад, что Лиззи работает у Динов – они ее не обижают, а сама сестра души не чает в хозяйке. И все же…
Нехорошее предчувствие переросло в мрачную убежденность под названием: «Что-то стряслось», когда он открыл приемник пневмопочты и обнаружил там капсулу с посланием.
Констебль с тревогой развернул записку. Писала миссис Дин:
«Дорогая мисс Хоппер!
Вынуждена сообщить, что я была весьма удивлена, когда вы не явились в обычное время, так как прежде вы никогда не опаздывали и не пропускали наши встречи. Вам известно, как я ценю пунктуальность. Но вы не пришли ни через час, ни даже через два, и мне хотелось бы узнать причину вашего отсутствия.
Если вы себя дурно чувствуете, стоило об этом написать. Я глубоко убеждена, что благовоспитанная мисс должна предупреждать свою хозяйку о дурном самочувствии, даже будучи при смерти. Недомогание и даже смерть не повод изменять хорошему тону и манерам.
В ожидании получить от вас объяснения, миссис Корнелия Дин»
Хоппер не знал, что и думать. Лиззи не пришла к миссис Дин? Прежде она никогда не пропускала работу. Да она скорее умерла бы, чем совершила подобное!
Констебль испугался. По-настоящему. Так он не боялся различных вертлявых и шушерников, которые всегда не прочь проверить полицейскую шкуру на прочность. Так он не боялся собаку соседа мистера Крайли, которую на самом деле очень боялся.
Вооружившись ручкой, чернильницей и листком бумаги, Хоппер взялся за записку для миссис Дин, в которой сообщал, что Лиззи нет дома, а также высказывал свои опасения за нее. Он просил супругу адвоката подтвердить, что Лиззи у нее так и не появилась…
Ему всегда тяжело давалось письмо, но он старался выводить буковки ровнее, не оставлять клякс и совершать как можно меньше ошибок – все-таки миссис Дин была очень строгой дамой.
Отправив письмо, констебль попытался зажечь фонарь над крыльцом, но, так и не определившись, какой именно вентиль на какой именно трубе отвечает за этот фонарь, вернулся к приемнику пневмопочты.
Ответ пришел очень быстро. Миссис Дин была взволнована. Она подтвердила: Лиззи к ней сегодня не приходила.
И тут Хоппер вспомнил. Утром Лиззи сказала, что перед тем, как пойти к миссис Дин, сперва заглянет к маме… Кладбище! Чемоданное кладбище возле Мосто́вой балки! Там же обитает всякий сброд: самые бедные из рабочих, приезжие, различные типы с дурными намерениями…
Запретив себе даже думать о всевозможных ужасах, что могли приключиться с сестрой, Хоппер вызвал Бэнкса. Несмотря на то, что толстяк уже был на свидании с третьей по счету кружкой эля, явился он незамедлительно – подобной настойчивости за своим напарником Бэнкс прежде не замечал.
– Что стряслось? – спросил он, раздосадованный тем, что его оторвали от «Синего Зайца», а трактирщик запретил ему брать кружку с собой.
– Лиззи пропала.
– То есть, пропала?
– То и есть. У тебя что, глухота приключилась к вечеру?
– Эй, потише… Отыщем мы мисс Лиззи, не кипятись. Что тебе известно?
– Она ходила на Чемоданное кладбище.
Бэнкс поморщился.
После короткого спора было решено отправиться прямиком туда, и Хоппер даже взял старый отцовский револьвер из сундука на чердаке. В барабане было всего три патрона, но подобные мелочи констебля сейчас не заботили.
Они быстро добрались до кладбища, и каков же был ужас Хмырра Хоппера, когда возле могилы мамы они нашли корзинку Лиззи.
Бэнкс меж тем обнаружил следы, ведущие к аллее, на которой явно совсем недавно стоял экипаж.
Вывод напрашивался очевидный: кто-то похитил Лиззи.
Бэнкс и Хоппер отыскали кладбищенского смотрителя, но тот был настолько пьян, что не имело ни малейшего смысла ни избивать его, ни что-либо у него выпытывать.
Тогда напарники отправились на Полицейскую площадь, где Хоппер проявил максимум непочтения и грубости в отношении своего прямого начальника, старшего сержанта Гоббина. Тот поначалу отнесся к словам Хоппера снисходительно и безразлично, отчего констебль в ярости обозвал его ленивым злыднем, бессердечным хмырем и «со всем моим уважением, сэр, но, если вы не ударите в колокол, я сам ударю в чей-то колокол, если вы понимаете, о чем я!».