Сакс не мог удержаться от смеха. А еще говорят, что это он чокнутый, думают, что это от него исходит настоящая опасность. Надо же! Да он их единственная надежда на спасение в этом богомерзком месте, потому что все они — потенциальные мертвецы. У Кука нет лидерских качеств, ни у кого из них нет. Со временем — а его у них предостаточно, не так ли? — все развалится. Кук годится лишь на то, чтобы чистить ботинки и драить сортиры, а лидер из него никакой. Нет уж.
Будь у Кука хоть чуточка мозгов, он организовал бы все и спланировал: каждый должен быть вооружен, назначены часовые, хотя бы для начала. Потому что каким бы ни был Сакс, он точно знал: на корабле они не одни, что-то обитает здесь, рядом с ними. И это не просто еще один псих вроде Чокнутого Слима, а нечто другое, опасное.
Нечто зловещее.
Сакс понял, что рано или поздно они приползут и снова попросят его встать у руля. Другое дело, сколько их к тому времени останется.
16
Крайчек проснулся от неприятного звука. Он сразу подумал о крысах, о больших крысах, потому что доносившийся из-за двери звук был не легким поскребыванием, а скрежетом, от которого мороз шел по спине. В каюте царил полумрак. Кук и Фабрини спали. Бодрствовал лишь Крайчек и то, что находилось за дверью.
Сакс сказал, что на корабле есть крысы. А еще он сказал, что это хорошо, поскольку, когда еда кончится — а к этому все и шло, — крысы спасут им жизнь. В некоторых частях света, добавил бригадир, крысы считаются деликатесом. Но, слушая этот звук, напоминающий скрежет гвоздей по ржавому железу, Крайчек уже не был уверен насчет крыс.
«Ты знаешь лучше, чем кто-либо другой, что этот корабль вовсе не пуст, — произнес ледяной голос у него в голове. — Здесь есть нечто, и оно слушает, наблюдает и ждет. Не та дьявольская тварь из тумана, нет, вовсе не она. Та была огромных, колоссальных, космических размеров, эта же ограничена пространством. То, что ждет здесь, больше напоминает эхо, наделенное чувствами, безумное эхо, жаждущее общения».
Доносившееся из-за двери царапание сменилось легким, осторожным стуком, как в поэме По, которую Крайчек учил в десятом классе. Тук, тук, тук. Да. Кто же стучался в дверь? Крайчек не желал знать, но все же сел, спустив ноги с койки. Он хотел, чтобы то, что было за дверью, ушло прочь, отправилось скрестись к Саксу — куда угодно, только бы не оставалось здесь.
Тук, тук, тук.
Звук напоминал уже не безобидное постукивание, а нетерпеливую дробь пальцев. А если это пальцы, значит, за дверью человек, верно? Но кто же там? И если он хочет войти, то почему просто не спросит разрешения?
Да, барабанили пальцы, и их обладатель не уходил, потому что знал, что Крайчек в каюте, проснулся и слышит стук. Выходи играть. Выходи, выходи, где бы ты ни был…
Крайчек облизнул губы, и ему показалось, что язык стал толстым и неповоротливым.
— Кук, — прошептал он. — Кук…
Но Кук спал — так и должно было быть, этого желало нечто за дверью, поэтому Крайчек не удивился. Иначе быть не могло: нечто ждало его и только его, и одна мысль об этом приводила матроса в оцепенение, словно вокруг царило белое безмолвие[8]. Окутавший его и проникший внутрь ужас был настолько сильным и глубоким, что Крайчек перерезал бы себе вены, будь у него под рукой бритва.
«Лягу-ка снова спать, — подумал он, — потому что я, видимо, еще не проснулся».
А пальцы за дверью продолжали постукивать в беспокойном ритме, словно нечто начинало терять терпение. По какой-то причине — Крайчек и представить не мог, по какой именно, — тот, кто стоял за дверью, не мог ворваться внутрь по своему желанию, он ждал приглашения, как вампир, скребущийся в окно или царапающий дверь, чтобы его впустили. Но почему? Крайчек не знал. Возможно, так действовал этот конкретный вирус безумия.
Крайчек поднялся на ноги, постоял какое-то время рядом с Фабрини, но тот спал глубоким, беспробудным, почти наркотическим сном. Кук лежал вытянувшись, как труп на столе морга, и был недоступен для реального мира.
Крайчек повернулся к двери, остановился в двух или трех футах от нее, сжал кулаки, чтобы руки случайно не потянулись, не отодвинули засов и не впустили сгусток ползучих, шепчущих теней. Потому что он чувствовал его — желание открыть дверь, безумный суицидальный порыв, который иногда охватывает человеческое существо, желание уничтожить себя, стремление к разрушению. То же самое чувствуешь, когда сжимаешь рукоять пистолета и хочешь ощутить холодный поцелуй дула у виска или размышляешь о том, каково это — прыгнуть с десятого этажа. От этого желания не избавиться, и сильного стресса достаточно, чтобы оно активизировалось и заявило о себе. Вот что происходило с Крайчеком. Кончики пальцев покалывало: им не терпелось ощутить тяжесть засова; уши жаждали услышать скрип дверных петель, а глаза — увидеть стоящую за дверью ухмыляющуюся злобу, всего лишь на одно трепетное мгновение перед тем, как разум взорвется от кромешного ужаса.