Кучер Селифан, изрядно подвыпивший у дворовых людей Манилова, делал в это время замечания чубарому пристяжному коню, запряженному с правой стороны. (Этот чубарый конь был сильно лукав и показывал только для вида, будто бы везет, тогда как коренной гнедой и пристяжная каурой масти трудились от всего сердца.)
— Хитри, хитри! Вот я тебя перехитрю! — говорил Селифан и, перегнувшись, хлестнул чубарого кнутом. — Ты знай свое дело, панталонник немецкий! Вон гнедой, он справно сполняет свой долг, и я ему с охотой дам лишнюю меру, потому он почтенный конь... Ну, ну! Что потряхиваешь ушами? Ты, дурак, слушай, коли говорят. Куда, куда морду воротишь, Бонапарт проклятый! — прикрикнул Селифан и опять стегнул чубарого. — Ты живи по правде, коли хочешь, чтоб тебе оказывали почтение. Вот у помещика, что мы были, хорошие люди. А ежели хороший человек, с ним и выпить и закусить одно удовольствие. Хорошему человеку везде почтение. Вот барина нашего всякий уважает, потому что он справно сполняет службу государскую, потому что он есть сколеский советник, а ты варвар...
Если бы Чичиков прислушался к рассуждениям Селифана, он бы много узнал подробностей, относившихся лично к нему, но, покачиваясь в бричке, он сладко дремал, и только сильный удар грома заставил его очнуться и посмотреть в окошечко.
Все небо было обложено тучами, и пыльная почтовая дорога уже опрыскивалась каплями дождя.
Другой громовый удар раздался громче и ближе, и дождь вдруг хлынул как из ведра. Это заставило Чичикова задернуть кожаные занавески на окошечках и крикнуть Селифану, чтобы он ехал поскорей.
Подобрав вожжи и повернув почему-то направо, на перекрестную дорогу, Селифан прикрикнул:
— Эй вы, почтенные! — и пустился вскачь, мало размышляя о том, куда ведет взятая дорога.
Эп. 16.
Темнело. Дождь, казалось, зарядил надолго. Дорога замесилась грязью, и лошади уже усталой рысцой тащили бричку.
— Селифан! — высунувшись из брички, крикнул Чичиков.
— Что, барин?
— Погляди, не видно ли деревни?
— Нет, барин, не видно, — ответил насквозь промокший Селифан. — Но, но, любезные!
Вдруг бричка почему-то стала качаться из стороны в сторону.
— Ты по какой дороге едешь, мошенник? — высунувшись опять, крикнул Чичиков.
— Не знаю, барин! — ответил голос Селифана. — Темно. Кнута не видно.
В это время бричка резко наклонилась набок.
— Держи, держи, опрокинешь! — закричал Чичиков.
— Как можно опрокинуть... — ответил из темноты Селифан. — Опрокинуть я никак не могу...
Но бричка все же совсем наклонилась, и Чичиков, выпав из нес, шлепнулся прямо в лужу.
Остановив изнуренных лошадей, Селифан слез с козел и стал перед барином, который, чертыхаясь, барахтался в грязи.
— Ишь ты, все же перекинулась... — после некоторого размышления заметил Селифан.
— Ты пьян, мерзавец, как сапожник! — отряхиваясь, ругался Чичиков.
— Что вы, барин, как можно, чтоб я был пьян, — оправдывался Селифан. — С приятелем поговорили милость, ну, и закусили...
— А что я тебе последний раз говорил, когда ты напился? — подойдя к Селифану, с угрозой спросил Чичиков. — Забыл? А? Забыл?
— Как можно забыть, ваше благородие. Я свое дело знаю. С хорошим человеком закуска не обидное дело...
— Вот высеку я тебя! — оборвал его Чичиков, — так будешь знать, как с хорошим человеком закусывать...
— Это как вашей милости завгодно, — ответил на все согласный Селифан и, подойдя к бричке, уперся о нее плечом, стараясь выправить. — Коли высечь, так и высечь, я не прочь. Почему не посечь, коли за дело, на то воля господская... — Рассуждая так, Селифан выровнял бричку и, прислушиваясь к собачьему лаю, доносившемуся из темноты, сказал:
— Собаки лают. Кажись, деревня близко. Садитесь, барин.
Промокший, грязный Чичиков молча полез вовнутрь, а Селифан на козлы.
— Но, почтенные! — послышался его голос, и бричка, тронувшись, исчезла за завесой дождя...
Эп. 17
Проснулся Чичиков от странного шипения и чрезмерно громкого боя стенных часов. Часы пробили девять. Солнце сквозь окно блистало прямо нашему герою в глаза; окинувши взглядом невзрачную комнатку, в которой он проспал ночь, Чичиков заметил, как в дверь выглянуло чье-то женское лицо и в ту же секунду скрылось. Спрыгнув с постели, Чичиков начал одеваться и так громко при этом чихнул, что стоящий в это время у открытого окна индийский петух вдруг быстро заболтал ему что-то на своем языке, вероятно, «желаю здравствовать», на что Чичиков, обернувшись, сказал: — Дурак! — Подошел к окну и стал рассматривать бывшие перед ним виды.
Окно глядело едва ли не в курятник, весь дворик которого был наполнен птицами. Индейкам и курам не было здесь числа. Справа от курятника был расположен огород, где промежду грядок виднелись яблони и другие фруктовые деревья, накрытые сетями для защиты от сорок и воробьев. Для той же причины на длинных шестах водружено было несколько чучел с растопыренными руками. На одном из них был одет чепец самой хозяйки...