– Я хочу взглянуть на его руку, – прошептал Легенек.
– Оставь его, ради всего святого, – сказал Вандузлер.
– После того как ее брат отправил Софию в больницу, она пропела три вечера, – сказал Марк. – Но критики ее не заметили, хуже того, двое из них, Домпьер и Фремонвиль, разнесли ее в пух и прах, окончательно и бесповоротно. И София сменила дублершу… Для Натали Домеско все было кончено… Ей пришлось покинуть подмостки, бросить пение, но остались безумие, гордыня и неизвестно еще какие мерзости. И она стала жить ради того, чтобы уничтожить тех, кто ее выкинул… умная, музыкальная, свихнувшаяся, прекрасная, демоническая… прекрасная на своем постаменте… как статуя… непроницаемая…
– Покажите-ка мне вашу руку, – сказал Легенек.
Марк затряс головой.
– Она прождала год, чтобы не вспомнили об «Электре», и ухлопала обоих критиков, которые ее разгромили, спустя месяцы, хладнокровно… А с Софией она прождала еще четырнадцать лет. Нужно было, чтобы прошло много времени, чтобы забылось убийство критиков, чтобы никто не установил никакой связи… она выжидала, с удовольствием, наверное… откуда я знаю… Но она следила за ней, наблюдала – из того дома, что купила по соседству несколькими годами позже… очень возможно, что она нашла средство заставить владельца продать его ей, да, очень может быть… она не полагалась на случай. Она вернулась к естественному, светлому цвету волос, изменила прическу, прошли годы, и София ее не узнала, точно так же, как не узнала она и Жоржа… Здесь не было особого риска, едва ли певицы близко знакомы со своими дублершами… Что уж говорить о статистах…
Легенек без спроса завладел рукой Марка и теперь обтирал ее тампоном с каким-то дезинфицирующим средством или еще чем-то вонючим. Марк отдал ему свою руку, он эту руку даже не чувствовал.
Вандузлер смотрел на него. Ему хотелось прерывать его, задавать вопросы, но он знал, что в такой момент прерывать Марка ни в коем случае нельзя. Лунатика нельзя будить, а не то, как говорят, он может разбить себе физиономию. Так это или не так, он точно не знал, но с Марком точно так и было. Пока Марк идет по следу, будить его не следует. Иначе он упадет. Он знал, что накануне, с той минуты, как Марк убежал из лачуги, он двигался как стрела к цели, точно как в детстве, когда он не соглашался с чем-то и убегал. Поэтому он знал и то, что Марк может двигаться очень быстро, напрягаться до полного износа, пока не найдет. Он потом заходил в лачугу и брал яблоки, если он верно помнит. Не сказав ни слова. Но его напряженность, отсутствующий взгляд, немое неистовство – да, все это было… И не будь он занят той карточной партией, он заметил бы, что Марк сейчас ищет, находит, устремляется к цели… что он как раз постигает логику Жюльет и что сейчас он узнает… А теперь он рассказывал… Легенек, конечно, думал, что Марк рассказывает с невероятным хладнокровием, но Вандузлер знал, что такая непрерывная речь, то отрывистая, то гладкая, но не останавливающаяся, как корабль, подгоняемый порывами ветра, не имела у Марка ничего общего с хладнокровием. Он был уверен, что в эти минуты ноги его племянника сведены такой болезненной судорогой, что пришлось бы, наверное, обертывать их горячими полотенцами, чтобы они снова смогли работать, как ему нередко приходилось делать, когда тот был мальчишкой. Все теперь, должно быть, думали, что Марк ходит нормально, но он хорошо видел в темноте, что его ноги закаменели от бедер до щиколоток. Если его прервать, все так и останется каменным, и потому следовало дать ему договорить, закончить, возвратиться в порт после этого адского мысленного путешествия. Только так его ноги снова обретут гибкость.
– Она приказала Жоржу помалкивать, он тоже был в это замешан, – говорил Марк. – Так или иначе, Жорж слушался. Он, может быть, единственный человек, которого она немножко любила, как я думаю, но даже в этом я не уверен. Жорж ей верил… Она ему, возможно, рассказывала, что хотела снова попытать счастья рядом с Софией. Он недотепа, доверчивый, без воображения, он никогда не думал, что она хотела убить ее или что она ухлопала обоих критиков… Бедный Жорж… он никогда не был влюблен в Софию. Это ложь… Одна неслыханная ложь… Ложь о задушевных встречах в «Бочке». Она подстерегала Софию; хотела все разузнать о ней, стать в глазах всех ее близкой подругой и убить.
Точно. Теперь будет нетрудно найти улики и свидетелей. Он посмотрел, чем занимался Легенек. Тот перевязывал ему руку. Смотреть на это было не очень приятно. У него чудовищно, гораздо сильнее, чем рука, болели обе ноги. Он, как манекен, силился заставить их ходить. Но он знал, что это неизбежно, он успел привыкнуть.
– И через пятнадцать лет после «Электры» она расставила свои силки. Убила Софию, убила Луизу, подбросила волосы Софии в багажник машины Александры, убила Домпьера. Притворилась, будто защищает Александру в том, что относилось к ночи убийства… На самом деле она слышала, как Люсьен вопил как ненормальный, стоя на мусорном баке в два часа ночи… Потому что она как раз возвращалась из отеля «Дунай», прирезав там того беднягу. Она была уверена, что ее «защита» Александры не пройдет, что я обязательно уличу ее во лжи… И тогда она сможет «признаться», что Александра уезжала, не выглядя при этом доносчицей… Гадина, хуже гадины…
Марк вспоминал тот разговор у стойки. «Ты милая, Жюльет»… Ни на мгновение его не коснулась мысль, что Жюльет манипулирует им, чтобы подставить Александру. Да, хуже гадины.
– Но подозрения пали на ее брата. Становилось слишком горячо. Она заставила его уехать, чтобы он не проговорился, чтобы не допустил промах. И вдруг – какое невероятное везение – обнаружилось послание убитого на машине. Она была спасена… Домпьер обвинял Софию, воскресшую из мертвых! Все было прекрасно… Но я так и не смог привыкнуть к этой мысли. Это не могла быть София, нет… И это не объясняло дерева… Нет, я не смог с этим примириться…
– Печальная война, – сказал Люсьен.
Когда около четырех часов утра они возвратились в лачугу, бук был уже выкопан, тело Софии Симе-онидис извлечено и увезено. Бук на этот раз не посадили снова.
Оглушенные евангелисты чувствовали, что они не в силах спать. Марк и Матиас, по-прежнему с одеялами на голое тело, уселись на низенькую ограду. Люсьен взобрался на большой мусорный бак напротив. Он к нему привык. Вандузлер курил, медленно прохаживаясь взад-вперед. Было тепло. В конце концов, так Марк и думал, насчет колодцев. Цепь оставила на его руке спиральный рубец, как обвившаяся змея.
– Это пойдет к твоим перстням, – сказал Люсьен.
– Они на другой руке.
Подошла Александра, пожелала доброго вечера. После раскопок под буком она не смогла снова уснуть. И еще Легенек заходил. Отдал ей базальт. Матиас сказал ей, что, садясь только что в грузовик полицейских, он вдруг вспомнил продолжение считалки после «сентебряки» и как-нибудь ей расскажет. Разумеется.
Александра улыбнулась. Марк смотрел на нее. Как ему хотелось бы, чтобы она его полюбила. Сразу и просто так.
– Скажи, – спросил он у Матиаса, – что ты шептал ей на ухо, когда хотел, чтобы она заговорила?
– Ничего… Я сказал: «Говори, Жюльет».
Марк вздохнул.
– Я думал, что у тебя был какой-то секрет. Это было бы слишком красиво.
Александра расцеловалась с ними и ушла. Она не хотела оставлять сына одного. Вандузлер проводил глазами ее высокую удаляющуюся фигурку. Три точки на горизонте. Близнецы, женщина. Дерьмо. Он опустил голову, раздавил сигарету.
– Тебе бы следовало поспать, – сказал ему Марк.
Вандузлер ушел в лачугу.
– Твой крестный тебя слушается? – спросил Люсьен.
– Да нет, – сказал Марк. – Смотри, он возвращается.
Вандузлер подбросил на руке продырявленную пятифранковую монету и поймал ее на лету.
– Давайте ее выкинем, – сказал он. – Ведь не станем же мы резать ее на двенадцать частей.
– Нас не двенадцать, – сказал Марк. – Нас четверо.
– Это было бы слишком просто, – сказал Вандузлер.
Он взмахнул рукой, и монета звякнула где-то вдали. Люсьен вытянулся на своем мусорном баке, стараясь разглядеть, где она упала.
– Прощай, солдатское жалованье! – крикнул он.