Я досчитала до десяти и заговорила, смотря прямо в его обозленные глаза.
— Ты не отличаешься от других парней.
Нарцисс горько усмехнулся.
— Лживая сучка, ты с таким усердием пялишься мне в лицо, просто чтобы не смотреть что там!
— Слушай, ангелочек, — заговорила я, едва не огрызаясь в ответ, — я смотрю тебе в глаза, потому что, когда я с кем-то голышом в постели впервые, мне нравится, когда они смотрят мне в лицо, а не другие части тела во время разговора. Я выхожу из себя, если кто-то начинает говорить с моей грудью. И наверняка просто врежу тому, кто будет таращиться на то, что у меня между ног, вместо того, чтобы смотреть в лицо.
Нарцисс следил за мной по-прежнему сверкающими гневом глазами, но лицо его немного расслабилось.
— Но если ты желаешь, чтобы я говорила в твой член, как в долбанный микрофон, тебе стоит сказать об этом девочке, потому что с такой просьбой я встречаюсь впервые.
Он вдруг улыбнулся, словно я удивила его, словно неожиданно развеселила.
— Не разделяю этих заскоков, кексик, но если тебе так важен зрительный контакт, когда мы разговариваем, тогда ладно.
— Хорошо, потому что он мне важен.
— Ma petite настроена почти воинственно в вопросах зрительного контакта.
Нарцисс поднял взгляд на Жан-Клода.
— Все дело в доминировании, я уяснил. Если я отведу взгляд первым, значит она победила, как в споре «кто первый моргнет».
— Так уж меня воспитали, что нужно смотреть собеседнику в лицо. Это обычная вежливость, — сказала я, скрестив руки под грудью, потому что без одежды держать руки скрещенными на груди было чертовски неудобно.
Он снова улыбнулся.
— Спорю, тот, кто тебя этому учил, был весьма агрессивным.
Я попыталась подумать, была ли бабуля Блейк агрессивной, и наконец сказала:
— Не из приятных, но не думаю, что прям агрессивным.
Он улыбнулся шире и повернулся к Жан-Клоду.
— Она всегда так делает?
— Делаю что? — спросила я.
— Выслушиваешь меня, обдумываешь то, что я сказал, и по-настоящему отвечаешь на вопрос.
Я нахмурилась.
— А не должна?
Нарцисс взглянул на Жан-Клода.
— Она всегда такая… обстоятельная? — спросил он.
— Я не такая.
— На самом деле, ma petite, это определение очень подходит тебе, но совсем скоро тебе нужно будет уходить на работу, и на вдумчивость уходит много времени.
— Я отнесусь с пониманием к тому, что мы обрушили это на тебя сегодня, Анита, — произнес Нарцисс, — но никогда больше не говори мне, что я ничем не отличаюсь от других мужчин. Эта ложь такая большая… Просто не нужно, ладно, не делай так.
Я кивнула.
— Я честно ожидала большего визуального отличия, так что не лгу.
— У меня только одно яйцо, оно расположено больше сбоку, нежели чем снизу, а член на теле ниже, чем у любого другого мужика, с которым ты была. А между ног у меня такой же вход, как у тебя.
— Ну, это отличается.
— Отличается, она говорит. Единственная причина, по которой у меня до сих пор есть и член, и вагина — мой пенис был достаточно большим, чтобы врачи вместе с отцом не пожелали отрезать его при рождении и превратить меня в девочку, а мамуля уперлась рогами, не дав им зашить вагину, и все просто ждали принятия решения. Они были настолько упрямы, что выписали интерсексуального ребенка из роддома без каких-либо операций, что тридцать лет назад казалось неслыханным. Они записали меня как мальчика и воспитывали меня как мальчика.
— Сам-то ты хотел, чтобы тебя им воспитывали? — спросила я.
Он кивнул.
— Да, я был мальчиком, мальчиком-геем, и вырос в мужчину-гея, который иногда носит платья и которому нравятся любовники, уделяющие внимание всем его органам, но да, я чувствую себя и думаю как мужчина. Я просто гомосексуальный мужчина, которым бы и был не зависимо от того, как бы выглядели мои причиндалы.
— Мы пытаемся заболтать друг друга до смерти вместо того, чтобы стать ближе, потому что ты не хочешь меня, ведь я женщина, а с женщинами ты не спишь. Мы с тобой лучше ладили до прихода Жан-Клода, потому что, увидев его, ты понял, чего хочешь, и это не я.