Интересно, не правда ли? Чем дальше в лес, тем больше дров. Может, еще что-нибудь раскопают о Коэнах-Крогерах. Да, их не очень дружелюбно встретили в Москве официальные товарищи. Долго искали им квартиру и нашли что-то весьма и весьма скромное. А потом Крогеров, как мне рассказывали, принял Юрий Владимирович Андропов, поинтересовался здоровьем, затем спросил:
— Ну как, выбрали квартиру?
— Квартиру? — Леонтина рассмеялась. — Какая квартира? Нам ваши товарищи предложили какие-то клетушки. Хуже, чем камеры в британской тюрьме. Разве только решеток нет на окнах.
Юрий Владимирович побагровел, но сдержался и очень медленно произнес, глядя на своих товарищей:
— У нас что, квартир уже нет?
И сразу все стало на свои места. Квартира тут же нашлась. Шикарная квартира на Бронной, в новом доме, где получили квартиры разные знаменитости, в том числе и Юрий Владимирович Никулин, величайший комик, которого любили все без исключения генеральные секретари и председатели КГБ… Крогеры переехали, устроили новоселье. И, немного забегая вперед, я хочу закончить повествование о них. Когда умер отец, дядя Моррис и тетя Лона захотели поселить меня в своей квартире, ибо очень любили сына своего покойного шефа. И вот тут-то встало на дыбы кагэбэшное начальство. То ли испугались за квартиру, которая достанется невесть кому, то ли еще из-за чего. Много лет спустя один из коллег отца, ныне покойный, объяснил сие событие тем, что, мол, Коэны-Крогеры стали обучать наших будущих разведчиков-нелегалов. Ну и сами понимаете — строжайшая конспирация, да и будущий приемный сын, мол, того… дитя завалившегося нелегала. Да, Крогеров тогда будто бы подменили. Они перестали появляться у нас и не звали к себе. А при случайных встречах отводили глаза в сторону, как бы не узнавали меня. Однажды, когда и дядя Моррис и тетя Лона уже были смертельно больны, их поехала проведать моя жена Таня, в которой они души раньше не чаяли. Она быстро вернулась домой, вся заплаканная.
— Ты знаешь, Трофим, — сказала она, всхлипывая, — они даже не предложили мне сесть, будто увидели впервые.
Ну да ладно, Бог им судья…
…10 октября 1970 года. Мне уже двенадцать с половиной лет. Помню, была суббота, и мы всей семьей вместе с друзьями отца дядей Володей и тетей Милой Романенко (дядя Володя был полковником и работал в одном засекреченном институте по проблемам космоса) решили поехать за грибами. Кто-то сказал папе, что самые грибные места находятся под городом Медынью, что в двухстах километрах от Москвы. Далековато, в общем. Поэтому нас с сестрой после недолгих дискуссий решили не брать. Наверное, еще и потому, чтобы в машине было посвободнее. Мне, честно говоря, тоже почему-то не захотелось ехать. Скучное занятие собирать грибы… ·
Отец завел свою «Волгу», посадил мать рядом, и они поехали за Романенками. Выехали из Москвы за полдень, чтобы переночевать в палатке, а утром пойти по грибы. Как потом рассказывала мама, все шло по плану. На место приехали вечером. Поставили палатку, развели костер, уселись на раскладных стульчиках. Открыли бутылку водки, чтобы выпить по стопке и поужинать. И вдруг отец упал на траву… Началась сильная рвота, и он уже не мог шевельнуть ни рукой ни ногой. Мама наклонилась над ним. У него были ясные глаза, он чего-то все хотел сказать, но парализовало речь. Дядя Володя положил отца на заднее сиденье рядом с мамой. Сам сел за руль, тетя Мила рядом. Выехали на трассу, у первого встречного спросили, где ближайшая больница. Оказалось, что только в Медыни, ближе нет. Приехали, наконец, в больницу. Отец был без сознания. Заспанный дежурный врач бегал вокруг, не зная, что делать. Решили позвонить в Москву. Мама помнила лишь телефон Рудольфа Абеля. Дозвонились до него. Он очень расстроился, но сказал, что сообщит о случившемся товарищам, чтобы срочно выслали машину с помощью. Было уже за полночь. Врач сказал, что отец мертв… Служебная «Волга» приехала только с оперативным шофером. Ни врача, ни сестры… Маму с тетей Милой посадили в эту машину, а дядя Володя, положив тело отца на заднее сиденье, поехал следом. Привезли мертвого отца в госпиталь на Пехотную. Сделали вскрытие, сказали, что обширный инсульт. Случается, мол, и с разведчиками совершенно непредвиденное….
А потом похороны. Помпезные. С показухой. И памятник за счет КГБ. Мама была в трансе. И потом долго не могла выйти из этого состояния. Пыталась бороться с горем старым дедовским способом. Но от бутылки становилось еще хуже. А дом наш вдруг опустел. Ни Абеля, ни Крогеров, ни артиста Вячеслава Тихонова, ни сценариста Вайнштока, ни кагэбэшных сотоварищей, которые вроде бы дружили с отцом и веселились часто в квартире на Фрунзенской уже без «клопов»… Не нужны мы им стали. Мне определили пенсию за отца в 200 рублей ежемесячно. В 1970 году это, в общем, равнялось средней зарплате государственных служащих. Мама пошла работать на старое место в ЦНИИП (то бишь институт протезирования), но уже не учительницей, а заведующей канцелярией. Впрочем, она начала очень часто хворать и много времени проводила в больницах. Сестра Лиза закончила МГИМО, и ее распределили на работу в тогда мощное внешнеторговое объединение «Международная книга», имевшее своих представителей практически во всех больших и малых государствах за рубежом. Но, увы, она стала невыездной и ей не было смысла оставаться в этом учреждении…
Я закончил десятилетку. Что делать? Извечный вопрос. Кагэбэшные «опекуны» как в воду канули. К точным наукам я пристрастий не имел, техникой тоже увлечен не был. Типичный гуманитарий. Явился в свой районный военкомат. Покрутили меня там, покрутили и направили в Московское Высшее пограничное краснознаменное командное училище КГБ СССР. Тут уж, не скрою, помог один друг отца с Лубянки. Тот, которого я до сих пор помню и уважаю. На третьем курсе я женился. Жила по соседству девушка Таня. Отец у нее фронтовик, мать — бывшая радистка. Хорошая семья. Но не богатая. Впрочем, разве настоящая любовь совместима с расчетом? А когда родился через год наш сын, которого в честь деда назвали Кононом, все же о деньгах пришлось подумать. И решили мы с Татьяной податься в отдаленные районы, там ведь платили больше. Попросился я в Мурманскую область. И направили меня заместителем начальника погранзаставы неподалеку от поселка Никель, то бишь на советско-норвежскую границу. Дослужился там до начальника заставы. Но богатыми мы не стали. Таня была безработной, а наш сынишка Конон рос не по дням, а по часам. Вернулись в Москву. Тогда в моей судьбе принял участие чудесный человек, истинный друг покойного отца Николай Владимирович Губернаторов, доктор исторических наук и генерал-майор в отставке. Он преподавал в Высшей школе КГБ СССР и помог мне устроиться туда на преподавательскую работу. Дослужился я до майора, стал заместителем начальника курса контрразведки. А потом надоело. Подал, рапорт об уходе, прошел медицинскую комиссию — и гуд бай! Подался в бизнес… Нет, по стопам отца я бы не пошел. И сыну запретил. Одного разведчика в династии Молодых более чем достаточно…
Недавно начальник Службы внешней разведки России генерал Трубников в интервью «Общей газете» сказал о моем отце: «Это был прекрасный, изумительный нелегал, потрясающего таланта. Нельзя сказать, что все наши разведчики — сплошные Кононы Молодые. Он — личность уникальная…»
Потом генерал добавил: «Но я думаю, что пройдет полсотни лет, и мы узнаем, что в конце 90-х работали в разведке люди, по таланту и личным качествам нисколько не уступавшие Молодому…»
Может быть… Но воздайте должное тем, кто покоится на Донском кладбище, не ожидая, когда пройдет еще полвека.
