Мне это очень не понравилось, но делать было нечего.
Я решил смириться, быть на дежурстве часа два-три, а потом улизнуть под предлогом нездоровья в уборную и попытаться пройти по стене к мисс Тоттер. Донесение для
Мика обо всем происходящем лежало у меня в кармане.
Итак, я остался, надел свой фартук и очки, потушил трубку и пошел в машинное отделение.
Чугунные двери молча делали свое дело. Они сжимали и разжимали челюсти, жевали сцепившимися зубами минуту за минутой, поедая время с ненасытной прожорливостью. Час, другой, третий, – я схватился за живот, закряхтел и выбежал, мимо кучки рабочих, в темный коридор,
откуда мне ничего не стоило пролезть за обшивку, сделать два-три перехода в стене и постучаться к мисс Тоттер.
— Менд-месс! – Ни звука.
— Менд-месс!
Мисс Тоттер не отвечает.
Что за странности? Я заглянул в щель – мисс Тоттер лежит на полу в позе спящего человека, бумаги ее перерыты, в иллюминатор льется свежий морской воздух, шкафчики мисс Тоттер открыты, и от голубей, знаменитых голубей Мика, и след простыл.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
ПРОДОЛЖЕН
Е
ДНЕВН
КА
И
Б
СКА
– Биск! Какого черта вы запропастились? – услышал я голос португальца.
Пришлось вернуться в машинное отделение, не разобрав толком причины сна мисс Тоттер и исчезновения голубей Мика Тингсмастера.
Всю ночь «Торпеда» развивала предельную скорость.
Пока пассажиры мирно спали, паровой котел грозил разорваться от напряжения, кочегары носились в топке, как черти, а за стенами летевшей вперед «Торпеды» бился и ревел дьявольский шторм.
К самому утру, когда я уже шатался от усталости, португалец пришел сменить меня, и я побежал в каюту.
Зевая, залез я на первые попавшиеся нары, рядом с храпящим матросом, и, не раздеваясь, собрался заснуть.
Как вдруг из-под пола донесся до нас полузаглушенный вой – жуткий и нечеловеческий вой, от которого у меня поднялись дыбом волосы. Я вскочил, смахивая сон. Несколько матросов проснулись и сели, свесив с нар голые ноги. Мы прислушались. Вой повторился опять, и на этот раз он был так пронзителен, так уныл, что многие из матросов в ужасе кинулись друг к дружке и сбились в испуганное стадо.
— Ребята, это воет мертвая собака капитана! – глухо сказал Ксаверий, и матросы затряслись от страха. Мой сосед кинулся на постель и сунул голову под подушку.
— Молчи, Ксаверий. И без того тошно, – остановил кто-то старика.
— Не буду я молчать, – упрямо шепнул Ксаверий, –
Ясное дело, мертвая собака опять завыла. Не иначе, как быть покойнику, ребята; вот помяните мое слово.
— Что за мертвая собака? – вмешался я.
— А это, видишь ли, парень, была у нас на пароходе собачка, еще от прежнего капитана Джексона. Тот ушел, а собаку оставил, но только она невзлюбила рыжего, я разумею капитана Грегуара. И завела себе удивительный обычай: выть перед покойником. Веришь ли, каждое плавание чуть завоет, уж мы знаем – быть у нас мертвецу.
Рыжему сильно это не понравилось, и вот он однажды, проходя мимо собачки, поднял ногу, а собака возьми да и зарычи. И как поднял он ногу, так и опустил ее прямехонько ей на голову и проломил ей каблуком череп. Силища в этом рыжем бесовская, а не человеческая!
— А она все-таки воет перед покойником, – шепотом вмешался молодой матросик, лязгая зубами от страха.
И точно в подтверждение, нечеловеческий протяжный вой снова донесся до нас из-под самых нар, как будто завывавшее существо, пока мы говорили, передвинулось к нам. В ужасе кинулись матросы к себе на нары, прыгнул и я под одеяло, не столько от страха, сколько от усталости, и тотчас же заснул мертвым сном.
Я проснулся уже на вторую смену. Утренний гонг изо всех сил дребезжал нам в уши, сзывая к первому завтраку.
Матросы повскакали, уступая теплые нары усталым до одури товарищам.
Когда я пошел в умывальную и подставил голову под струю холодной воды, старый Ксаверий улучил минутку и шепнул мне:
— А покойник-таки нашелся. Ведь телеграфистка скончалась в тот самый час, как выла собака.
Я выскочил из-под крана и, не вытираясь, помчался в машинное отделение:
— Пичегра! – крикнул я. – Правда ли, что умерла мисс
Тоттер? Отчего она умерла?
— Не ори, – флегматически ответил португалец, –
должно быть, шторм перепугал беднягу или объелась сверх меры, вот сердце-то и не выдержало. Да и надо сказать, что ей было за сорок, хоть и носила цветные бантики.
Я стал на работу. С этой минуты мне было ясно, что малейшая неосторожность приблизит меня к моей собственной смерти. Первую свободную минуту я употребил на то, чтоб набросать эти странички и приготовить в своем тайничке бутылку. Потом я скользнул в лазарет, куда меня пропустили не без труда. Я пошел навестить Дана.