– Может быть. Но разве ты станешь спорить с тем, что христианство нередко насаждалось силой? – добавил я.
– Да, но пафос нетерпимости к неверным как раз из Ветхого завета заимствован. Только язычники бывают толерантны друг к другу, а монотеисты всегда непримиримы.
- Ну уж извини! – тут уже я резко воспротивился. – Иудаизм не приемлет джихада. Когда царь Шломо молился о том, чтобы в Иерусалимский храм приходили все народы, он вовсе не требовал от паломников отречения от их богов. Это спор рабби Йегошуа и рабби Элиэзера. Рабби Элиэзер считал, что иноверец может наследовать грядущий мир только в том случае, если отречется от ложного служения и примет иудаизм, но рабби Йегошуа, мнение которого приняли все мудрецы, учил, что и язычник может спастись.
– Как это может быть? – оторопел Андрей. – Библия же через слово угрожает уничтожением неверных и описывает истребление целых народов.
– Это ложное впечатление. Бог действительно запретил идолослужение всему человечеству, но наказывает за него только евреев. Рабейну Бехайе еще тысячу лет назад подметил: нигде во всем ТАНАХе Бог не осуждает народы, служащие ложным богам, за исключением тех, которые приносят человеческие жертвы. Именно в этом состоял грех ханаанских народов, и именно за это Бог повелел их искоренить из Святой Земли.
– Обязательно проверю.
Когда стемнело, мы покинули Старый город и не торопясь прошли по улице Яффо до самого дома Фридманов.
– Дайте-ка мне на память по монетке, – попросил Андрей.
Я высыпал из кошелька мелочь и протянул.
– Ничего, если я пять шекелей возьму?
– Хоть все забирай.
– Все не надо. Мне надо именно пять, – пробормотал Андрей, вытягивая приглянувшуюся ему монету.
- А у меня есть только один шекель, – сказала Сарит, — зато старый. Я его просто так таскаю. Хочешь?
– На него ничего уже не купишь?
– К сожалению...
– Почему к сожалению, ведь это значит, что он бесценный!
При этом Андрей посмотрел на Сарит такими сияющими глазами, что можно было подумать, будто эпитет «бесценный» относится к ней самой.
Мы простились с Андреем и пошли к остановке.
– Ну так как, идем завтра к Пинхасу? – напомнила Сарит.
Я не был в восторге от этой идеи: религиозному парню приходить в гости к уважаемому ученому в сопровождении легкомысленной девчонки, которая завирается, увлекается, не к месту хохочет... что он обо мне подумает?
– Мы с ним утром встречаемся, – у меня еще была надежда отговорить ее. – Ты еще в школе будешь.
– Опять ты за свое! – взбунтовалась Сарит. – Нечего там делать, в этой твоей школе!
– Как это нечего? А аттестат зрелости? А твое будущее?
– Немедленно выключи «папочку», – с иронией сказала Сарит, – я иду – и все тут! Знакомство с профессором гораздо полезнее для моего будущего... Так где и когда мы встречаемся? – спросила она легко и уверенно, как будто вопрос уже решен. Возражений не допускалось.
Хотя у меня и было неопределенное предчувствие, что это знакомство до добра не доведет, но я сдался.
Несмотря на мои опасения, все прошло гладко. Знакомясь с Сарит, Пинхас приветливо кивнул ей головой и больше уже не обращал на нее внимания. Выставив на журнальный столик чай с шоколадными конфетами, он усадил нас на диван, а сам сел на стул напротив.
– Андрей улетел в Россию. Сарит – вместо него. Мы хотели бы узнать побольше о ессеях и вообще о том времени.
– Что вас конкретно интересует?
– Нас, например, удивляет сходство между Учителем Праведности и Иисусом. И тот и другой говорят о себе в превосходной степени, и тот и другой связывают свое учение с «Новым заветом». И тот и другой находятся в конфликте с Первосвященником. А сходство ессеев и христиан просто бросается в глаза…
- Да, правда, всем начинающим читателям кумранских текстов так кажется, – начал Пинхас, – что Учитель Праведности – это Иисус из Назарета, а ессеи – это христиане. Первым, насколько я помню, к такому выводу пришел христианский историк Евсевий Кесарийский после того, как прочитал книгу Филона о терапевтах. Чуть позже эта книга Филона навела на ту же мысль другого христианского автора – Епифания. После того как нашлись кумранские рукописи, немало исследователей направились по стопам этих древних церковных историков. Например, Андре Дюпон-Соммер.
- И?
- И... это, конечно же, совершеннейший вздор! Между Учителем праведности и Йешу пролегает срок не менее чем в столетие, а то и полтора. Какое-то влияние, возможно, и имело место, даже наверняка имело, но отождествлять ессеев и христиан – верх наивности.