Лето открыл глаза и сел. Возле ложа, наблюдая за мальчиком, сидел один Намри.
Лето заговорил своим обычным голосом:
— Для всех людей не существует раз и навсегда заданного одного набора пределов, за которые никто не смеет заходить. Универсальное предзнание — это пустой миф. Предсказать можно только мощные местные потоки Времени. Однако в масштабах вселенной эти местные потоки могут быть столь мощными и огромными, что человеческий разум съеживается, сталкиваясь с ними.
Намри покачал головой в знак того, что он ничего не понял.
— Где Гурни? — спросил Лето.
— Он ушел, чтобы не видеть, как я убью тебя.
— Ты убьешь меня, Намри? — в голосе Лето прозвучала мольба. Он просил фримена убить его.
Намри снял руку с ножа.
— Я не буду убивать тебя, потому что ты сам просишь об этом. Если бы тебе было все равно, тогда…
— Болезнь равнодушия разрушает многое, — сказал Лето, кивнув своим мыслям. — Да… даже цивилизации умирают от этой болезни. Дело выглядит так, словно существует плата за достижение новых уровней сложности и сознания.
Он внимательно посмотрел на Намри.
— Так они велели тебе узнать, не поразило ли меня равнодушие? Теперь Лето понял, что Намри был больше чем просто убийцей, он был рукой прихотливой судьбы.
— Да, как признак неуправляемой силы, — солгал Намри.
— Безразличной силы, — поправил его Лето, тяжко вздохнув. — В жизни моего отца не было морального величия, Намри. Он попал в ловушку, которую расставил для себя сам.
О Пауль, ты — Муад'Диб, Махди всех людей,
Твое мощное дыхание подобно урагану.
Песнь Муад'Диба
— Никогда! — крикнула Ганима. — Да я убью его в первую брачную ночь!
Она говорила это, ощетинившись упрямством, нечувствительным к самым ласковым уговорам. Алия и ее советники провели в этих уговорах половину ночи; в королевских покоях царило смятение, вызывались все новые советники, а повара не успевали готовить пищу и питье. Храм и Убежище пребывали в полной растерянности — власти никак не удавалось принять решение.
Ганима, сжавшись в комок, сидела в кресле в своих личных покоях — большой комнате с коричневыми стенами, имитирующими стены пещеры сиетча. Потолок, однако, был сделан из хрусталя, сияющего голубым светом, а пол выложен черной плиткой. Обстановка была весьма скромной — небольшой письменный стол, пять кресел и узкое ложе, спрятанное по фрименскому обычаю в алькове. На Ганиме было надето желтое траурное платье.
— Ты не свободна в выборе решений, касающихся твоей жизни, — повторяла Алия, вероятно, уже в сотый раз. Должна же эта дурочка наконец понять прописную истину! Она должна согласиться на помолвку с Фарад'ном. Должна! Пусть она убьет его потом, но сейчас это обручение должно быть признано фрименами.
— Он убил моего брата, — сказала Ганима, держась за этот аргумент, как за последнюю спасительную соломинку. — Это известно всем. Фримены будут плеваться при одном упоминании моего имени, если я соглашусь на эту помолвку.
И это еще один аргумент в пользу такого обручения, подумала Алия.
— Это сделала мать принца, и за это он отправил ее в изгнание. Что ты еще от него хочешь?
— Я хочу его крови, — отрезала Ганима. — Он — Коррино.
— Он устранил от власти свою мать, — запротестовала Алия. — Да и какое тебе дело до фрименской черни. Они примут то, что мы захотим. Гани, спокойствие Империи требует, чтобы…
— Я не соглашусь, — сказала Ганима. — Вы не можете объявить о помолвке без моего согласия.
В этот момент в комнату вошла Ирулан и вопросительно взглянула на Алию и двух советниц, почтительно стоявших за ее спиной. Заметив, что Алия возмущенно вскинула вверх руки, Ирулан уселась в кресло лицом к Ганиме.