Никто не учил месму страсти — всё руки Брая подсказывали, а жар сам рождался в теле. От губ его, не нежных в ночи, от жажды обладания, от резкого и пряного запаха горячего тела, от требующего соития естества… От слов его срамных и сладких, от громкой алчности своей женской плоти…
«И, кажется, мир рухни — не замечу!» — думала Килла, а потом как забывала себя, и только в голос стонала, насаживаясь на налитый кровью орган Зверя:
— Дай мне поездить на твоей силе! И изливать не смей — пока не велю! Ещё не всё госпожа от тебя взяла. Или мне тебя, нерадивый, подгонять плетью? Качай пуще! — И смеялась, на рык его отвечая, и, наклоняясь, кусала сильные плечи без жалости. — Еще хочу, бери меня.
А потом только хрипом, только ногти ему в спину вонзая, плакала под Зверем, дух из нее выбивавшем, чтоб наутро лечить, тихо ойкая, синяки на боках своих и ляжках белых, а Зверю кровавые царапины, да укусы бесстыдные, коими сама наградила, ворожбой сводила. Зверь же улыбался и только шею к свету поворачивал, чтоб удобней было месме.
— Милая! — говорил. — Я ж сегодня в седло не сяду. А мне заставу проверять…
Дарнейла вдруг опомнилась и заозиралась — разом как окатило! — боязно ей стало и ознобливо, словно кто-то в мысли проникнуть силился. Она остановилась, вдруг обозлясь, и сама от себя такого не ожидая, спрятала думок и страхов мелькающий поток и картинки всякие из жизни своей, что там было дурного, что светлого и самого сокровенного, которое вот только что невольно вспоминала, в какую-то привидевшуюся перед глазами зеленого камня шкатулку. А настоящая ли та, но не замеченная в убранстве дворцовых залов красивых, по которым проходила Килла в окружении верных воинов, или примерещилась — штуковина этакая затейливая резная, с замочком, даже подумать не успела. Да и не чаяла в себе такого умения — ан вышло! И в голове у маленькой месмы стало будто пусто, как веником смело. А страху больше вообще не было.
Дарнейла Килла вздохнула, на вопросительный взгляд Лона Тинери чуть головою покачала:
— Господин рыцарь, мне помощь ваша далее не нужна, благодарю. Великая мать меня в свои покои одну призывает. — Юбку ненавистную чуть носком туфли откинула, губу, правда, закусила. Но откуда что взялось, спину, как баронская дочь прирожденная, выпрямила, подбородок подняла и к дверям в покои Анарды Никтогии Великой колдуньи Оломейской пошла неспешно, точно равная. (1)
(1) — забрехался я в прошлом разе, или с устатку вышло, да позабыл вам, мои любезные, сказать, что жили месмы в земле по названию Оломей.
Зверь ночной http://www.pichome.ru/IyJ
========== Первая кровь ==========
Пока Дарнейлу нашу с почестями, манерами да хитростями всякими в Обители принимали (о чем опосля расскажу), бесстыжий Фаркат Бон соблазнял своего охранника и приятеля на некую небезобидную проделку, ради которой с отрядом и потащился. Уламывал потихонечку, но вот пора и настала. И тот, бедняга, когда домой пришел и паршивца с порога увидал, так прямо у двери на сундук… раскрытый… и упал:
— Шкварка ты очумелая, что еще задумал?! — закричал было, да поперхнулся выбранный котом «в мужья» солидный оруженосец архонта, сорокалетний Лон Аркай, потирая разбитый зад. А потом и вообще речи лишился — как хорошенько рассмотрел, что мальчишка, придерживая зубами задранную яркую юбку, натягивает на свою хилую ножонку белый шелковый чулок — только пальцем в того тыкал и что-то мычал.
— Это хорошо, что тебе нравится. Значит, кого надо тож до самых дресён проймет! — выплюнув подол, Бон улыбнулся, как гиена. — Давай помоги, лиф туже затяни. — И повернулся к мужчине спиной.
— Никуда я с тобой не пойду! С бусорью (1), что ли? Да тебя ж там враз снасильничают… Хотя, какая с тебя девка! А как распознают, что парень, то и в проруби утопят. — Зул Аркай попытался вразумить дурачка и, наверняка, леща бы тому отпустил или чего посерьезней, да велено было Фарката ни в коем разе не обижать. И приказов, если честно, имелось даже два — от госпожи месмы и от самого геризого. — И куда ты, вообще, бедотень лягастый, в такой непотребности собрался… лась? — оторопело закончил рыцарь.
— А и не надо, дорогой Вимник, я с товарками иду. У господина Хрунка праздник, а парням для танцев пар не хватает. Так что девушки завсегда задаром угощаются. — Повернувшаяся к нему дева была дивно хороша. Словом «красавица» такое совершенство даже назвать было стыдно. Короче, мечта, белокурая богиня, царица снов… чаровница. Да и то всё вместе и поболе.
— Э… — сказал Аркай, — ну я всяко тебя стеречь буду. — И послушно подал «супружнице» меховую душегрею.
Танцы в новом доме семьи Мерейю только-только начинались (еще мужика ждали, что на падоку игрун был знатный), когда в зал вошел сын хозяина. Приглашенные молодые бабенки и девицы зашептались и захихикали — хоть и в женихах ходил темнокудрый Хедике, а покружиться с красавчиком местным кокеткам хотелось. Напоследок.
А он, как опаху сбросил и увидел незнакомку, сидящую рядом с соседской рябой Луттой, так рассудок и потерял! Враз к бочке с жамкой подошел, будто выпить решил, и у виночерпия спросил:
— Кто такая?
— Которая? — слуга бестолковым прикинулся.
— С белыми кудрями, болван! — Хедике так спиной стоять и остался.
— Так то дочка тетки Мирзы. Что перед свадьбой со своей кикиморой даже на перестарок потянуло? — Хихикнул парнишка, за что получил от разозлившегося Мерейю тычок под ребра и охнул от боли, проливая выпивку. — Приезжая. Замужняя.
— Смотрите, госпожа Вимник, этот ли не хорош? Я ж говорила! — прошептала Лутка на ушко черноволосой Кате Боне. — Ужель не глянется?
— Пф, — отвечала восторносая задавака, кутая тощие плечики в тёмно-вишнёвую шаль. — Давай поспорим на… два щелбана, — пожалела она на закладе небогатую подружку, — что все танцы этот… Хидерко, что ли, или как там его… Со мной одной протанцует, да еще нас орехами в меду одарит, винца дорогого, мирканового, принесет (2)? — И ударили по рукам. Негодницы…
Хедике Мерейю, пьяный от страсти, уже пятый танец держал в своих объятьях прекрасную иностранку. Едва смолкали последние звуки немудреных мелодий, как подскакивал к музыкантам, денег вроде и не давал, но по-новой играть приказывал.
А что вообще на простецких посиделках с угощением пляшут кроме устаревшей топтуники? Так и в Воксхолле еще наши прабабки с прадедками кренделя ногами выделывали. Скучный танец. Володенка — чуть поживей, с перескоками, а уж совсем всем надоевшая заскружельница с поворотами и поклонами — так только для детишек...
Ката смеялась грудным голосом, откидываясь на крепкие руки Хедике, розовела молочной кожей, прикрывала веками сапфиры блестящих глаз… Полные груди молодой женки заезжего купца в такт музыке колыхались в вырезе тугого корсажа и подскакивали упругими мячиками, когда парням по рисунку танца было положено, держа за талии, с гиком вскидывать своих партнерш в воздух.
А запах ее вспотевшей кожи казался влюбленному Мерейю лучшими духами на свете… «Та-та-та» — кружила незатейливая мелодийка. «Тук-тук-тук» — стучала кровь в висках Хедике Мерейю…
— Выдь ко мне, выдь, как твой муж уснет! — шептал он в темных сенях на ухо своей зазнобе. — Я тебе сережки принесу, любая, сладкая моя кася, только побудь со мной! — И тискал не особо уворачивающуюся развратницу. А та все хихикала, губы пухлые подставляя: