Олеся! Ты тоже замужем? — удивился Мишка.
Конечно! Уже мальчонки имеются в селе. Со свекрухой живут. Старшему седьмой, а меньшому — пять лет. Мужик из нищих. Спой! За батьку мстит. Ты его не помнишь, он у панов до войны в конюхах был. А при нонешних — замели. За то, что портрет своего пана берег. На столе держал. Кто-то вякнул. Чекисты увели из хаты. Возле плетня убили. Ну, Андрей это запомнил. И когда война грянула — не мобилизовался. В лесу перебыл При немцах стукача изловил. Председателя райпо. И вздернул за ноги па елке. С ним еще троих полицаев. Очистил деревню от гавна. Но и немцу подмогой не стал. Хотя предлагали ему в Германию. Сказал им, что тут родился, здесь и помрет. До конца войны в селе жил. А потом ушел в лес насовсем. В деревню ночами приходим. Как бандиты. На детей глянуть. Хоть бы они той беды не ведали! — вытерла нежданную слезу.
— А как Платон? Живой?
— Чего ему сделается?
— Новых у вас много. Свежаков! Меня старики узнали. А молодые не пустили б. Откуда их столько набралось? — поинтересовался Паленый.
— Не с добра! Иные от армии, не захотели служить. Теперь там такое, хуже чем в тюрьме творится! Слушать гадко! Гробят мальчишек ни за что! Другие от властей! Эти никому проходу не дают. Вон, Алеха, бабу с соседом застукал на сеновале. Отмудохал обоих. Так заместо того, чтобы суку из деревни выкинуть, самого в тюрьму сунуть хотели. Он сказался — по малой нужде, а сам — в лес. И в дом нос не совал. Допер, что там его ждут с наручниками. А когда год прошел, подпалил он избу этой курвы! Живьем сгорела с каким-то хахалем. И власти не помогли! Зато Алешка зарекся на баб смотреть. Ни единой нынче не поверит. А Костю отчим с дома согнал. Мать хлопца на кобеля променяла. Его отец в войну погиб: Недолго горевала. Утешилась скоро. А мальчишка бездомным стал. Некуда идти. Власти принять отказались, мол, без тебя забот полон рот. Ну, мы его взяли. Теперь уж совсем мужик.
— С матерью свиделся? — спросил Мишка.
— Свиделся, как же иначе? Она по дрова приехала на кобыле. Зимой.
— Одна?
— Не-ет, вместе с шелудивым. Костя как увидел, подмочь решился. Подпилил елку здоровенную. И завалил ее… На башку тому козлу! Она у него отродясь гнилой была. Тут и вовсе не выдержала. Костя услышал, как та сука запричитала. Жалела шибко. По нем, мальчонке, слезы не уронила. Не искала, нигде о нем не спросила. По кобелю выла. Про дитя память потеряла. Так-то и ушел он, не показался ей на глаза. Померла она в прошлом году, так он хоронить не стал. На кладбище ни разу не явился. Только недавно в село ходить стал. В дом свой, какой его отец и дед построили. Все ее тряпки сжег, чтобы памяти не осталось от змеюки подколодной.
Мишка вздохнул тяжело:
— Все еще ходит горе по земле. От того не пустеет лесная деревня. Как я гляжу, наоборот — в силу входит?
— Конечно! — закончила стирку Олеся. И присев напротив, продолжила:
— С год прошло, как к нам враз два десятка ребят попросились. С соседних деревень. Их больных — в армию забрить хотели заместо здоровенных бугаев — сынков начальства. У Гришки — с детства чахотка. Его на — Камчатку совали служить. Федька — тот вовсе слепой. Толик — сухорукий от рождения. У Витьки — язва желудка. У Кешки — ноги опухают. Подагра с малечку.
Другие — того хуже. Их лечить надо было. Куда таких в армию? Они у нас, хотя год прошел, еще не выправились целиком. А там — пропали бы вовсе. Там здоровых убивают. Этим — совсем не на что надеяться. Конечно, взяли, лечим. Вот поправятся, гам видно будет, как жить станут.
— Ну, а ты, как? Расскажи про себя. А то мы завалили тебя своими бедами по старой памяти. А про тебя и не спросили? — поинтересовался мужик.
— Фартую! Меня уже в закон взяли.
— Значит, настоящим вором стал?
— Выходит так! С Медведем долго фартовал. Цимес — не пахан? С ним я корефанил кайфово!
— А лягавые часто ловили?
— Хотите вякну, как первый раз в их лапы влип?
— Давай! Интересно!
— Это было вскоре, как Медведь забрал меня отсюда. Я «хвостом» линял, отвлекал лягавых от кентов. Но мусора про то до- дули и меня вот-вот накроют. Туг же, как на грех, пуговка на штанах — оборвалась. Они и упали на колени. Я запутался в них и мордой в асфальт. Менты подхватили и в мусориловку. Я визжу, как резаный. Тут сердобольные лягавых тормозят. Мол, отпустите пацана! Те меня вором называют и волокут. А фраера — следом.
— Отпустите пацана, чего вам от ребенка надо?
— Мне тогда не больше шести лет было. Вот так и ввалились толпой в лягашку. Меня на скамейку посадили и спрашивают:
— Где дядьки живут, за какими ты бежал?
— Дядьки? — Я вылупился так, что все расхохотались. И спрашивают снова:
— А что ты возле магазина делал?
— Ссал! — ответил я лягавым и показал мокрые штаны.
— Зачем за дядьками побежал?
— Вас увидел! Меня бабка пугает, когда обоссусь, лягавого позвать, чтоб в тюрьму забрал. Вот и убегал. Но портки сломались. Помешали. Не то бы удрал. А если б не те дядьки, посрать успел, — рассмеялся Мишка и закончил:
— Испугались они, что я у них все остальное сделаю. Схватили меня за лямки и вышвырнули на улицу. Я как дернул оттуда, пятки в задницу влипали! — сознался Паленый.
Проснувшийся от хохота Глыба оглядел говоривших. Прислушался:
— У нас тут девчонка прикипелась. Навроде вашей. Такая же остромордая, страшненькая, как лешачка. Она приноровилась стремачить лесную деревню от лягавых. С утра зацепит корзинку — и поперлась в чащу, навроде в ягоды иль грибы. А то с «сидором» по хворост, коли зима на дворе. Вот так-то моталась по лесу. Сама, никто не гонял туда. И как-то раз, видим, нет ее. А уже темень наступила. Пошли шукать. Все тропки облазили, нет нигде. В ту пору менты нас в блокаду взяли. Подумалось, что выследили нашего заморыша и замели в лягашку. Да только наш Васек не поверил. И насмелился мусоровские посты прошмонать. Шмыгнул в ночь. Вернулся вместе с Ганусей. Хохочут оба, аж уссываются. Ну а потом поведали про все. Ганка налетела на засаду лягашей. Те ее схватили. Ну и давай выжимать с девчушки, чья да откуда будешь? Она внучкой лесника прикинулась. Менты велели показать зимовье. Она повела их. По болотам. Поглубже в чащу, где ей все тропки и стежки наскрозь ведомы. Ну где дитя, а где боров лягавый? Ганка, как пушинка, с кочки на кочку прыгает, а лягавый ступил — и по яйцы в трясину. Гануська опять скок. Второй мент — по пояс. Так-то и завела в непролазную трясину. Последний лягавый поздно спохватился и допер. Давай с нагана по девчухе палить. А она за кочку легла. И ждет, когда он утопится. До темна тот выползти пытался. Звал на помощь, кричал. Да кто откликнется, кто спасет лягавого? Хотя второй раз он чуть не вылез. Немного оставалось. Но тьма помешала. Немного в сторону взял. Там и загинул. А Ганка выскочила и уже верталась к нам. Васек ее на полпути встретил. И вот тут- то слышут, как лягавые чащу обыскивают, пропавших ментов кличут. Да только поздно хватились. А Ганке понравилось. После того многих она в топь увела.
— А где же она теперь канает? — не выдержала Задрыга.
— С кентами фартует. Как пронюхали законники, сколько лягавых она угробила, аж зашлись от радости. Уломали девчуху. Увели с собой. С год тому прошел. Сказывали, знатной воровкой стала! Да и то сказать правду, если привыкнешь к ней, то ништяк. Но коли нежданно на нее глянет кто, не то обсерется, сдохнет в раз. И стрелять не надо, — закашлялся рассказчик.
— Чего же те лягавые не сдохли? Пришлось ей их в болото тащить? — напомнила Капка зло.
— Они в харю ей не глянули. Иначе, все околели бы!
— Но ведь изрослась наша Ганка! Так все фартовые говорят. На хороших харчах выправилась. Рожица стала круглой. И все другое. Сказывали, кралей становится. Из лягушонка — в королевы израстает. Только ни к чему ей краса при такой судьбине. Чем страшней, тем дольше живет. Ведомо, что недолог век у красивых, — вздохнула Олеся.