Когда свергли, по милости Господа, другого временщика евнуха Константина, то перед изумленным василевсем Михаилом V Калафатом заговорщики выложили полмиллиона золотых монет, что были обнаружены в тайниках всесильного советчика. А если вспомнить, что в присутствии временщика Феодора Кастамонита придворные не осмеливались садиться, будто в присутствии самого василевса Исаака II Ангела, то и вовсе задаешься мыслью, а не посланники ли самого сатаны эти временщики? Посланы они противником Божьим, чтобы опозорить и унизить власть василевсов. А так как властители помазанники Господа, то, следовательно, призваны воздать хулу[82] на Всевышнего.
К тому же Каллист несколько раз сталкивался с этим Никифором еще до воздания ему почестей Иоанном Кантакузином. И каждый раз патриарх находил в душе этого человечка сатанинские огоньки. От того и не жаловал и отказывал от руки и от просьб. А теперь жизнь опального патриарха в маленькой руке этого Никифора. И… в огромных руках Мелесия.
– Не гоже… – едва смог выдавить патриарх Каллист, все еще не находя в себе сил, чтобы оторвать взгляд от посиневшего лица мертвеца.
– Знаю, светлейший, – звонко и не учтиво перебил пресветлого старца Мелесий. – Поспешил… Но такой гнев в душе моей… Наверное, ты сам желал его спросить. Но поверь, я достаточно с этим посланником побеседовал, чтобы все прояснить. Такой же посланник Никифора был в этом доме три недели назад. Он подолгу и в тайне беседовал с моим отцом. Так говорят слуги. А еще говорят, что отец умирал в тяжких мучениях. Крепкий телом и умом отец, после отъезда посланника Никифора стал как малое и слабое дитя. Он испражнялся кровью и корчился от болей в животе. И за что? За то, что смел перечить Никифору в присутствии василевса и не пожелал подчиниться воле этого безродного проходимца… А теперь… Теперь он еще смеет предлагать мне золото за того, кто желает низвергнуть в ад этого демона. Ведь мы желаем одного?
«Одного… – патриарх едва не усмехнулся. – Этот Никифор вскоре и сам сломит себе шею, падая с высоты. Цель для моих стрел выше. Но сейчас лучше показать лисью часть подкладки моего плаща».
– Его вина в моих страданиях и скитаниях. Пройдет малое время и с Божьей помощью мы низвергнем в гиену огненную и Никифора и ему подобных.
– Я помогу тебе светлейший в этом. А сейчас… Мои люди уже готовы к бою. Еще я послал за подмогой к сербам. К полудню ни единый враг не сможет преградить твой угодный Господу путь.
– Сообщи всем – я благословлю воинство на ратный труд.
Весть о том, что патриарх Каллист выйдет на великое благословление воинства мигом облетело всех собравшихся за стенами икоса. Герои многих битв, воины Мелесия тут же выстроились в стройные ряды, как когда-то в дни великих битв за веру христову и земли империи. Здесь же, на своих местах в строю, бесстрашные ветераны тагмы воткнули в землю острые, железные окончания копий, а на перекладины у острия самого грозного из оружий прикрепили по две восковые свечи. Справа от воинов разместились домочадцы, слуги и те из зависимых поселян Мелесия, что укрылись в надежном доме хозяина при появлении разбойников. Многие из этого крыла, ставшего на молитву, были вооружены. Те, кто находился на другую сторону от стройных воинских рядов, в основном держали в руках увесистые палицы и епископские посохи.
Едва на колоннадную галерею из дверей дома ступила нога православного предстоятеля по головам взволнованного народа пошли волны. Тут же на перекладинах копий вспыхнули свечи, отразившиеся на полированных шлемах и доспехах многочисленными звездочками. Столь многочисленными, как и те, на небесах, что набирали свет, прогоняя сумерки.
Едва удержавшись от широкого шага на краю ступени, патриарх Каллист не спешно перекрестил собравшихся, и громок выкрикнул:
– Не в добрый час собрал нас Господь на эту вечернюю молитву. Укрытые телами в доспехи, вы открыты душою пред нашим Создателем, и со словами веры и благодарности к нему, предстаем пред ним на коленях.
Мягко опустились на колени правое и левое крыло собравшихся. Дружно лязгнув оружием, на железо стал воинский центр. В нескольких шагах, позади их спин, опустились на одно колено чужеземцы христиане. За ними, едва не распростершись на земле, поклонились единому богу несколько мусульман.
Пред молитвой воинской замерло все живое. Даже ветер лег на выжженную траву, чтобы трепетом листьев и скрипом вековых стволов не нарушить торжественное молчание. Даже бессмысленные и бездушные цикады прекратили свое бесконечное пение. Даже сторожевые псы отвернулись от полной, ослепительно прекрасной луны, уткнувшись носами в сложенные передние лапы.