И когда не стало в груди воздуха, а в сердце перестала поступать кровь, вспомнил он того Бога от которого отвернулся. Вспомнил худым мальчишечьим задом на отполированной годами школьной скамье. Вспомнил запрятанной в складках хитона лепешкой, что из озорства украл у зазевавшегося пекаря. Вспомнил седой бородой и густым, громким басом преподавателя святого писания отца Иерония:
– «Ибо Иисус сказал ему: выйди, дух нечистый, из сего человека. И спросил его: как тебе имя? И он сказал в ответ: легион имя мне, потому что нас много»[85].
И отказавшийся от креста Гелеонис и он же мусульманин Даут увидел себя в стране Гадаринской. Увидел Иисуса вышедшего из лодки. Увидел одержимого нечистым духом, что жил в гробу. Того, кто в неистовстве своем разрывал цепи и разбивал оковы, которыми люди желали укротить живших в его теле демонов. И изгнал Иисус из людского тела демонов и загнал нечистые духи в свиней и утопил их в море.
За их погибель выпил Гелеонис как в давней жизни доброго вина, и не удержался он же Даут повторить, ибо чувствовал, что и в его теле живут бесы.
Вернее один бес, он же демон, он же «синий шайтан», он же шайтан-бей.
Даут помнит тот день, когда сидел напротив своего повелителя и не смел взглянуть ему в лицо. Помнит тихий и от того еще более леденящий душу голос Орхан-бея:
– Значит ты не смог… Ты не выполнил мою особую просьбу… Ступай от меня…
И в ту же ночь в пьяном угаре Даут вновь увидел в мельчайших подробностях все то, что обрушило его жизнь. Вернее сожгло до пепла!
Вот он ватными ногами входит во врата сердца Константинополя; великолепный и величественный ипподром, каким он был сто пятьдесят лет назад. Каким хранился в памяти пытливого юноши Гелеониса от многочисленных изображений и описаний, собранных в обширной библиотеке дворца василевсов.
Вот он – видимый и осязаемый. Ни с чем не сравнимый, и ни чем не превзойденный. Вершина человеческого гения и трудолюбия. Сооружение, в котором, как нигде более, проявлялось сверхмогущество былой Византии.
Сюда властители половины мира приглашали почетных гостей и многочисленных послов из варварских стран. Приглашали и с легкой усмешкой наблюдали за тем, как те, что малые дети, в изумлении крутили головами, приседали, били себя по щекам, охали и ахали[86]. И было отчего.
Даут видит огромное белое песчаное поле, в длину которого только искуснейший лучник может дважды отправить стрелу, и в половину меньшую ширину. Оно с трех сторон окружено трибунами из белого мрамора, по верхам которого возвышается крытый портик. Кровля портика покоится на двух рядах восьмиметровых колонн, увенчанных коринфскими капителями. Промежутки между колоннами украшены изумительными статуями, свезенными со всей империи.
Здесь, в тени красочных матерчатых тентов, на тридцати рядах, уходящими амфитеатром к самому солнцу, в дни восшествия на престол, в многочисленные празднования, а так же при триумфальных шествиях собиралось более ста тысяч зрителей, большинство из которых были одеты по цветам тех колесниц, за которых они болели и ставили большие деньги. Эта страсть многие века делит город на димы[87], а димархи, или димакриты, имеют власть над своими болельщиками сравнимую с властью василевса. Сейчас, в видении Даута, зрителей никак не меньше.
Их ожидание, приветственные возгласы, стихи, песни лишь отчасти относятся к щедротам василевса велевшего устроить представление для своего народа. Они отдают должное в направлении той четвертой стороны, что замыкает песчаное поле для игрищ. Здесь находится огромная постройка с ложами для сановников и с восхитительной по красоте трибуной василевса, над которой золотом горит огромная бронзовая квадрига[88]. А под трибуной, на устроенном помосте не умолкают сотни музыкантов, под ногами которых вот-вот откроются ворота и на арену, под шквал аплодисментов, начнут выезд долгожданные колесницы.
Даут ищет глазами и сразу видит змеиную колону с огромным золотым треножником, привезенной Константином Великим из Дельф[89], покрытую золотом колону Константина[90], а так же чарующий взгляд обелиск Феодосия[91].
Радоваться бы этому великолепию вместе со зрителями, и пребывать бы в нетерпении, когда же начнутся гонки…
Но не празднование, не захватывающие гонки тянут печального Даута в центр политической и гражданской жизни своих бывших сограждан. Он прячет лицо в огромном капюшоне и кутает тело в огромном гиматии, ежеминутно проклиная свой долг, обязующий его присутствовать на действии, которое разрывает мозг, сердце и душу.
86
Высокопоставленные гости из Киевской Руси были так потрясены этими увеселениями, что в XI веке великий князь Киевский приказал изобразить некоторые их сцены на стенах лестницы, ведшей к его скамье в киевском соборе Святой Софии. Многие из тех рисунков сохранились до наших дней и оказались единственными известными нам изображениями этих увеселений.
87
Ипподромные партии (лат. Partes – объединение болельщиков), основные социальные силы Константинополя. В описанные времена в Константинополе их осталось две – голубые и зеленые.
88
Квадрига (четверка коней), считавшаяся творением великого скульптора Лисиппа (IV в. до н. э.). Вывезена венецианцами во время правления Византией крестоносцами, и установлена над центральным порталом собора святого Марка в Венеции.
89
Бронзовая колонна, изображавшая трех свившихся змей о которой отец истории Геродот писал: «Когда добыча была собрана (после битвы при Платеях), эллины отделили десятую часть дельфийскому богу (Аполлону). Из этой десятины был сделан и золотой треножник, который стоит в Дельфах на трехглавой медной змее непосредственно у алтаря».
90
Была воздвигнута Константином VII Порфирородным (911–959 гг.) в честь своего деда – императора Василия I (866–886 гг.). 25-метровый обелиск из песчаника, облицованный листами позолоченной бронзы, называли также «Золотой колонной».
91
Обелиск Феодосия представляет собой обелиск фараона Тутмоса III – монолит из розового гранита, привезенный Феодосием I Великим из египетского города Гелиополя, помещенный на массивное основание из 2 каменных блоков, украшенных барельефами.