Его жизнь обернулась ложью, ибо он основал ее на благородных принципах, в которые сам не верил. Пусть уходит, говорил он себе. Пусть ищет свой путь. Пусть идет в огромный мир, населенный людьми, которые могут предложить ей куда больше, чем он. Пусть ищет мужчину с родственной душой, которому подарит себя, а ему бы справиться со своими проблемами.
На самом деле им владел страх. Из-за этого страха у него ни на что не оставалось сил. Да и что бы он ни предпринял, все бесполезно. А раз так, лучше ничего не предпринимать, пусть решает время, в конце концов все уладится само собой. Так и получилось. В результате он потерял Дебору.
Слишком поздно Сент-Джеймс осознал то, что должен был понять давно: живя рядом, они с Деборой ткали гобелен своей жизни, причем она вела нить, придумывала рисунок и определяла конечный результат. Если Дебора оставит его теперь, он будет умирать, но не со спокойной душой, он будет умирать, сжигаемый на костре самоосуждения, который сложен из его собственных ничтожных страхов. Прошло много лет, а он так и не сказал, что любит ее. У него болела душа в ее присутствии, а он молчал. Теперь остается только благодарить Господа, что она и Линли решили после свадьбы жить в Корнуолле. Если ее не будет рядом, его жизнь — вернее, то, что от нее останется, — будет хотя бы терпимой.
Сент-Джеймс повернул голову и посмотрел на красные цифры будильника. Десять минут четвертого. Бесполезно даже пытаться заснуть. Ничего не поделаешь. И он включил свет.
Фотографии лежали на столике возле кровати, куда он положил их два часа назад. Понимая, что хочет заняться ими, лишь бы не думать о главном, и что утром будет презирать себя и за эту трусость, он взял фотографии. Словно таким образом мог заставить себя забыть о словах Деборы, словно его совсем не терзала мысль о том, что она желала его, он принялся тщательно рассматривать разоренную гостиную, ощущая, что его собственный мир лежит в руинах.
Бесстрастно смотрел он на искалеченный труп, на кучи бумаг и писем, ручек и карандашей, папок и записных книжек, на покрытую записями бумагу, на кочергу и щипцы, валявшиеся на полу, на компьютер — включенный — и черные дискеты на столе. Ближе к трупу серебряный блеск — наверно, монета, полускрытая мертвым телом, — пятифунтовая бумажка с оторванным уголком рядом с рукой, каминная полка, о которую Мик ударился головой, правее — камин, куда он упал. Вновь и вновь пересматривал Сент-Джеймс фотографии, ища чего-то такого, что, верно, уже видел, но не счел важным. Компьютер, дискеты, папки, записные книжки, деньги, камин. Мысленно он был с Деборой.
Положив фотографии, он был вынужден признать, что, увы, не заснет, не успокоится и не отвлечется. Оставалось ждать утра, желательно не впадая в отчаяние. Сент-Джеймс взял костыли и поднялся. Надев халат и небрежно повязав пояс, он двинулся к двери. В кабинете был бренди. Не в первый раз ему требовалось забвение. И он отправился вниз по лестнице.
Дверь в кабинет была приоткрыта, и Сент-Джеймс бесшумно распахнул ее. Неяркий свет — от золотистого до розового — шел от двух свечей, стоявших рядышком на каминной полке. Обхватив руками колени, Дебора сидела на оттоманке и смотрела на свечи. Заметив ее, Сент-Джеймс хотел было уйти. Он подумал, что надо уйти. И не ушел.
Дебора оглянулась и, увидев Сент-Джеймса, торопливо отвернулась от него.
— Не могла заснуть, — зачем-то сказала она, словно ей было необходимо объяснить свое присутствие — в халате и шлепанцах — в его кабинете в четвертом часу утра. — Не понимаю, что на меня нашло. Я ведь устала. По-настоящему устала. А спать не могу. Слишком много всяких волнений в последние дни.
Слова были ничего не значащие, но хорошо подобранные и бесстрастные. Вот только голос выдавал Дебору. Словно он старался, но не мог врать. Сент-Джеймс подошел к ней и сел рядом на оттоманку. Такого он не позволял себе прежде. В их прошлом она сидела на оттоманке, а он в кресле или на диване.
— Я тоже не мог заснуть, — сказал он, кладя костыли на пол. — Вот и решил выпить бренди.
— Я принесу.
Но Сент-Джеймс не пустил ее.
— Нет. Не надо. — Она все еще отворачивалась от него. — Дебора, — позвал он.
— Что?
Она как будто переспросила спокойно, но вьющиеся волосы закрывали ее лицо. Дебора пошевелилась, и Сент-Джеймс решил, что она сейчас встанет и уйдет, но вместо этого она судорожно вздохнула, и он, не веря себе, понял, что она с трудом сдерживает рыдания. Тогда он коснулся ее волос, но так легко, что она вряд ли могла это заметить.