Не знаю, как долго я здесь просидела. Помню, я вдруг заметила, что уже темно: тихая летняя ночь. В какой-то миг я услышала на кухне шаги Роберта. Они замерли у двери на веранду, и я поняла: он стоит там, в темной кухне, и смотрит на меня вот сквозь это окно. А потом он ушел.
Когда я только познакомилась с Робертом, когда мне было двадцать четыре, а ему тридцать, он часто захаживал в книжный магазин, где я работала. Он носил в то время джинсы, высокие ботинки и фланелевые рубашки. И походил на тощего дровосека. Я думала, он мой одногодок - студент, быть может. Даже тогда он был интересным мужчиной. Преподавателем, ненавидевшим преподавателей, интеллектуалом, высмеивавшим интеллектуалов, евреем, с еврейством никак не связанным, - если не считать пианино. Роберт любил повторять, что все пианисты - евреи. Ему было неуютно в его шкуре. Именно это и привлекало меня в нем сильнее всего.
Я думала о том времени как-то тускло, недоуменно, как будто прочитала о нем в книге, а в какой, уже не припомнить.
А потом припомнила случившееся на одной вечеринке. Какой-то горластый мужчина окликнул Роберта, этак, издали. «Добрый старый Роберт» - рявкнул он и по-дружески расхохотался. И я увидела, как напряглось лицо вяло улыбавшегося Роберта. Позже я спросила его, что, собственно, произошло. «Да дурак он, - ответил Роберт. - Но даже это не дает ему права называть меня добрым». В тот раз я решила, что он просто - ну, знаете, просто ведет себя, как Роберт. А тут вдруг задумалась. Возможно ли, что он вовсе и не был добрым человеком? Конечно, святым я его никогда не считала. Святого я бы не перенесла. Роберт был человеком трудным. Но я же знала его - я его знала. Знала ли?
Вот о чем спрашивала я себя, сидя там, где сидите вы.
Что вы делаете, когда вы не живы и не мертвы, а муж ваш обратился в призрака? Что? Ложитесь в постель. И я отправилась в постель. Я ощущала себя отупевшей от усталости и в то же время лихорадочно возбужденной, такой, точно я вот-вот взорвусь. О том, чтобы спать в одной кровати с Робертом, не могло быть и речи. Но, заглянув в темную комнату и увидев пустую постель, я почувствовала… захотела… ну, то есть, Господи, думать, что Роберт отправился к ней - к этому телу, - к вам, - это уж было слишком. И тогда он налетел на меня - черный ветер. Знаете, что такое черный ветер? Это то, что приходит за первым дуновением. Ветер, который налетает на вас, когда вам кажется, что худшее уже позади, налетает и выметает вас изнутри - дочиста, пока вы не начинаете казаться себе комнатой, из которой вытащили всю мебель. Я поняла, что не допущу, чтобы меня просто отодвинули в сторону. Даже на малую малость. Однако в этот миг я услышала скрип и поняла, что Роберт лег спать на кушетке в своем кабинете. И ощутила благодарность к нему, покинувшему нашу постель, - Роберт всегда был тактичным, чрезвычайно тактичным человеком - и с облегчением погрузилась в подобие дремы.
Так все и продолжалось в следующие несколько недель. Я спала, не засыпая, пробуждалась, не пробуждаясь. У меня немного поднялась температура. Я чувствовала, что… что вся в ушибах, как будто меня избили. Роберт тревожился за меня, однако близко не подходил. Старался показать, что заботится обо мне, но понимает мое желание оставаться одной. Тактичный человек, я же говорила. И вы тоже - тактичная женщина. Я же вижу. Чувствую. Два тактичных человека, источающих адское пламя. Что до Роберта и меня, мы почти не разговаривали, хоть я ему рот и не затыкала. Полагаю, он думал, будто я стремлюсь наказать его. Но я ничего Роберту не делала. Я просто, - как это сказать, - просто слушала. Роберт ушел. Вы понимаете? А место его занял этот - этот мужчина, вежливый чужак, который топотал по дому, желая увериться, что я не… не умру, наверное. Или не покалечусь. В доме ведь можно и покалечиться. Я тогда очень ослабла. Один раз даже свалилась с лестницы. Можете себе представить? Свалиться с лестницы лишь потому, что ты несчастна. Ничего я себе не сломала, но, думаю, его напугала, этого мужчину, вечно торчавшего здесь, притворяясь моим покойным мужем.
О чем это я? Да, сон. Конечно, я не только спала. Я еще и переходила с место на место. И чувствовала себя грузной, одурманенной - и легкой, очень легкой, способной в любое мгновение всплыть к потолку. Я утратила все мои краски, кожа стала болезненно белой, вроде старой мелкой тарелки, какие видишь мерцающими в темном углу антикварного магазина. Я ощущала себя сотрясаемой ознобом и мертвой. Роберт был - как я уже сказала, очень добр со мной. Так, а что ему еще оставалось? Он хотел, чтобы я повидалась с доктором. Представляете? Доктор, доктор, мой муж ходит к другой женщине. Нет ли у вас каких-нибудь таблеток от этого, а, док? Может, укольчик в попу? Да ладно, я просто не смогла бы сохранить серьезное лицо. И кроме того, разве Роберт не думал столько же о себе, сколько и об останках своей обратившейся в зомби жены? Для него было бы куда лучше, если б она оставалась счастливой, резвой, маленькой жен-жен-женушкой. Дааа все в порядке, дорогой. Мужчины, они мужчины и есть. Господи-боже, ну, погулял маленько, кому от этого стало хуже? Все уже прощено! Правда! Мало того, ты приводи-ка ее сюда! А чего, конечно. Постель у нас большая, еще для одной женщины место найдется. Я приготовлю пунш, бутербродов наделаю. Принеси мне мой бинокль. Хорошо. И не заставляй меня идти дальше. Если я больна, если подавлена, так, по крайней мере, это моя болезнь. Я не собиралась позволить ему отобрать у меня и ее тоже.