— Делать нечего. Дождь. Лучше сидеть здесь, чем дома.
— Крыша протекает?
Он покачал головой.
— Теща опять приехала.
Я кивнул понимающе.
— Одно из неудобств нашего мира: он мал.
Он заложил руки за голову и откинулся в кресле, взглянул в сторону окна. Я почувствовал, что у него начинается истерика.
— Ты знаешь, сколько мне лет? — спросил он, выдержав паузу.
— Нет, — сказал я, зная, что ему двадцать девять.
— Двадцать семь, — сказал он. — Двадцать восемь скоро исполнится. Ты знаешь, где я успел побывать?
-Где?
— Нигде, вот где! Я родился и вырос на этой чертовой планете! Я женился и живу здесь и никогда никуда не уезжал. Когда я был моложе, не было возможности. А сейчас у меня семья...
Он нагнулся, поставил локти на колени, как школьник. Когда ему стукнет пятьдесят, Чак все равно будет выглядеть школьником: светлые волосы, короткая стрижка, приплюснутый нос, некоторая сухопарость, загар быстро пристает, ну и так далее. Может, он и поступать будет, как школьник пятидесяти лет, но я об этом не узнаю.
Я промолчал. Мне нечего было сказать.
На какое-то время он затих. Потом опять:
— Ты успел кое-где побывать. — Выдержал минутную паузу и продолжал: — Ты родился на Земле! Земля! Еще до того как я родился, ты путешествовал по другим мирам. Земля для меня — название. И еще фотография. Остальные здесь — они тоже видели только фотографии.
Я молча ждал. Когда устал ждать, сказал:
— „Минивер Чиви свой удел клял...”[7]
— Что это значит?
— Так начинается одно старинное стихотворение. Вернее, старинным его считают сейчас, а когда я был мальчишкой, оно еще не успело состариться. У меня было много друзей, родственников. Когда-то... Сейчас от них не осталось далее костей. Они стали пылью, обычной пылью. И это не метафора. Пятнадцать лет для тебя и меня одно и то же, но не всегда. Что случилось тогда, давно занесено на скрижали истории. Улетая к звездам, ты хоронишь свое прошлое, и, если доведется вернуться, тебя встретят либо совершенно незнакомые люди, либо карикатуры на твоих друзей, родственников и тебя самого. Нет ничего легче, чем стать дедушкой в шестьдесят лет, прадедушкой в семьдесят пять или восемьдесят, но если ты улетишь годика на три, а потом вернешься, то встретишь своего пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-правнука, которому исполнилось шестьдесят пять и который страшно удивится, когда ты похлопаешь его по плечу. Знаешь, что такое одиночество? Ты не просто человек без родины или человек вне мира. Ты — человек вне времени. Ты и время перестаете принадлежать друг другу... Как мусор, блуждающий в межзвездном пространстве...
— Это стоит того! — воскликнул он.
Я захохотал. Мне приходилось выслушивать подобное каждый месяц уже в течение полутора лет. Раньше меня это не задевало так сильно, но сейчас все накопилось: дождь и грядущая субботняя ночь, мои последние заходы в библиотеку, а теперь и жалобы Чака — они-то и вывели меня из себя.
Я захохотал.
Чак густо покраснел.
— Ты смеешься надо мной!
Он поднялся и зло взглянул на меня.
— Нет, что ты, — сказал я, — я смеюсь над собой. Не ждал, что твои слова меня заденут. Я узнал о себе кое-что смешное.
— Что?
— С годами, оказывается, становишься сентиментальным. Это открытие меня и рассмешило.
Он вздохнул, повернулся и отошел к окну. Сунул руки в карманы, обернулся, взглянул на меня.
— Разве ты несчастлив? — спросил он. — Там... в глубине души, я имею в виду. У тебя есть деньги, ты ничем не связан.
— Успокойся, я счастлив, — ответил я. — Давай не будем вспоминать об этом. Вот и кофе у меня остыл.
Чак снова вздохнул и повернулся к окну. Яркая вспышка осветила его профиль, голос ему пришлось повысить: ударил гром.
— Извини, — услышал я будто издалека. — Мне просто кажется, что самый счастливый из нас — ты.
— Я? Не бери в голову, это погода всех достала. На тебя тоже плохо действует.
— Ты, как всегда, прав, — сказал он. — Взгляни! Я не видел такого дождя уже несколько месяцев...
— Небеса копили его в расчете на сегодня.
Он фыркнул.
— Я пока схожу вниз за кофе я сэндвичами — перекусить перед дежурством. Тебе что-нибудь принести?
— Спасибо, не надо.
— О’кей. Сейчас вернусь.
Он вышел, посвистывая. У него никогда не бывает продолжительных приступов. Настроение, как у ребенка, скачет вверх-вниз, вверх-вниз... Страж Ада для него, наверное, самая неподходящая работа: она требует максимально продолжительной концентрации внимания. Говорят, название нашей службы произошло от старинного летательного аппарата. Кажется, армейского вертолета. Мы отсылаем „глаза” на рассчитанные заранее орбиты: они могут вращаться в небе, зависать над землей и летать задом наперед, как те машины в далеком прошлом. Мы следим за порядком в городе и на окраинах. Это не самая трудная работа на Лебеде. У нас нет привычки заглядывать в чьи-то окна или посылать „глаза” кому-нибудь на дом. Если, конечно, нас не попросят. Наши показания рассматриваются в суде как свидетельские, н если успеваем нажать пару кнопок, то предоставляем видеозапись событий. Иногда на место происшествия мы посылаем людей или роботов, в зависимости от того, какая требуется помощь.