Петрус припечатал свои слова, стукнув со злости излишне сильно ладонью по столу.
— И попросил бы вас не путаться у неё под ногами и не мешать воспитательному процессу.
— Ннноги… мммоей здесь не бббудет, — прошипела графиня, — не провожайте, граф! — и прошествовала на выход.
Двери открылись перед ней, как по мановению волшебной палочки, и она помчалась вон из замка. Замок проводил её мерзким подхихикиванием, как, впрочем, и Горыныч с Сэмом. Только Сэм делала это сугубо глубоко внутри.
— Надеюсь, она больше сюда не явится, — пробормотал Петрус и крикнул Викторусу, — да прекрати уже ржать, как лошадь Пжевалского!
Замолчавший-было Горыныч снова рассмеялся:
— Пржевальского. Она и этому научила?
— О, чему только она нас тут не научила. Я выписываю себе все её словечки в блокнот и учу, чтобы понять, что она говорит. Удивительно, но дети понимают её с полуслова.
— Кстати… ты не спрашивал, кто её мать? Мне было бы любопытно узнать.
— Нет, не спрашивал. Может, сам спросишь?
— Попробую, — кивнул Горыныч.
Дальше обед проходил в неспешной беседе давно не видевших друг друга родных братьев.
А в это время несносная гувернантка и её подопечные сидели на кухне и с аппетитом поедали всё, что им подкладывал шеф-повар Коллинз.
— Ешьте, ешьте, я специально всё не стал подавать, как знал, что вы ко мне заглянете, — и по привычке подмигнул детям.
Они вспоминали, что было в обеденной зале и то и дело смеялись.
— Встреча, которую вы так боялись, прошла на наивысшем уровне! — провозгласила Клубничкина и подняла свою кружку с мятой, — за успех нашего далеко небезнадёжного дела!
Хорошо, что ни один из графов не спустился к ним… А то бы увидели картину Репина “Приплыли” — все дружно, включая детей с гувернанткой, повара, Сэма и вездесущего Треика, подняли кружки и дружно чокнулись ими. Сделав по глотку, вся компашка крякнула и поставила кружки на стол. Они ещё долго веселились, пока повар не выгнал с кухни всех, кроме своих помощников.
— Все вон! Ужин скоро, а у нас и дракон нигде не валялся!
Поднявшись с детьми в их комнаты, Ена внезапно почувствовала себя жутко уставшей. Велев близняшкам заняться, чем бог на душу положит — порисовать, повышивать, почитать, в конце концов, и так далее, сама же улеглась в кресло-качалку и замерла в нём, слегка покачиваясь. Она пыталась понять, что её так утомило. Или тревожит? Или ещё что там такое с ней происходит? В одном она была уверена, что приход этих двух — Горыныча и бывшей супруги графа, точно были лишними в их уже довольно размеренной жизни… Если, конечно, можно было назвать эту жизнь таковой. Но им всем она нравилась и эти двое в неё никак не вписывались, нарушали какой-то баланс, что ли. Но, с другой стороны… Захотелось вдруг ухватить Горыныча за ручку и уйти с ним домой. Она дико скучала по матери. И, по слухам, он завтра “уходит” туда. А когда вернётся теперь неизвестно. Что это недоразумение-мамаша надолго смылась, она не сомневалась. Не было же её столько лет, обходились без неё… Енка закрыла глаза и задремала. Но сон не слишком помог в разрешении её задачки. Открыла глаза от того, что дети опять разругались. Но в этот раз обошлось без криков и швыряний предметов друг в друга. Чего они не поделили, Енка разбираться не стала. Быстро поднявшись, сгребла обоих и прижала к себе. Не одной ей плохо сегодня. Мать, какая бы она ни была, всегда мать… И всегда больно, когда она вот так легко меняет детей на половой член, скажем прямо. Конечно, она детям это говорить не стала. Просто крепко обняла и поцеловала в их пушистые макушки. Потом они сидели все вместе в кресле и Клубничкина пела им песенки из своего детства — Паровозика, Енотика, а ещё свою самую любимую — про облака. Уже к вечеру все в замке почти выучили её наизусть, потому что они в три глотки орали её, бегая по коридорам и галереям, лестницам и подсобкам:
— Ах, облакаааа! Белогривые лошааааадки!
Ах, облакаааа, что вы мчитесь без огляяяядки!
Не смотрите вы, пожаааалуйста, свыыыысока,