— Да как вы смеете? По какому праву вы тут командуете?!
Он повернулся к ней. Почти вслепую вытянул вперед руку в просящем жесте.
— Таисия Васильевна, заклинаю — прости. Но я это сделаю. — Он оперся на одного из подоспевших солдатиков, которые наконец-то догадались бросить опустевшие носилки, и продолжил: — Гринев, так дашь карабин?
— Ростик, не смей! — прокричала мама. — Он его расстреляет!..
Сверток на носилках судорожно зашевелился, а потом из-под одеяла донесся всхлип. Ростик посмотрел на капитана, потом на Любаню.
— А, ладно, проблемы пусть с тобой остаются, — решил капитан. — Я у кого-нибудь другого возьму.
В самом деле, людей с оружием вокруг было немало.
— Я вам официально заявляю, я подам Председателю рапорт! — снова проговорила мама, но этот бой она уже проиграла.
Солдатики, которые несли гауляйтера, повернулись и стали сходить вниз. Двое держали маму, действительно очень нежно, за руки, от волнения сопя на весь этаж. Двое сводили капитана, помогая ему переставлять ноги.
Более того, весть о расстреле Борщагова разнеслась уже по всей больнице, и из дверей появлялись все новые и новые люди. Каждый нес что-то в руке. Кто-то даже крикнул сверху, с самого верха:
— Капитан, ты не торопись. Расстрельной команде дай собраться.
Дондик никак не отреагировал на эту реплику, но Ростик был уверен, что он подождет.
Потом людей стало очень много, потом они как-то иссякли. Ростик стоял рядом с Любаней и мамой. Солдатики, которые держали ее, куда-то исчезли.
Мама была бледна, но никуда уже не торопилась. При всем своем характере она поняла, что ее все равно не пустят туда, где расстрельщики поставили ненавистного секретаря райкома.
— Ты осознаешь, что там сейчас злодейство произойдет? — спросила она, поднимая на Ростика глаза.
— Злодейство произошло раньше, мама. Когда этот сукин сын, потеряв власть, к которой привык, решил воспользоваться пурпурными, чтобы вернуть ее себе. Любыми средствами. Даже расстрелом заложников.
— Это злодейство! — произнесла она.
И тогда подняла голову Любаня. Словно испуганная птаха, она стояла, спрятавшись за Ростиком, и вот теперь решила высказаться:
— А родным расстрелянных заложников, совсем невинных людей, вы можете это сказать?
— Нужен суд, нужно было созвать суд. Без правосудия...
— Мама, — печально, очень грустно произнесла Любаня, — если бы мы его расстреляли тогда, когда первый раз накрыли на... на предательстве, сегодня десятки людей были бы живы. Теперь я знаю — убивая, может быть, ты спасаешь десятки других людей. Правда, это арифметика войны, а не правосудия, но...
Ростик посмотрел на нее. Идея была правильная, но слишком абстрактная, чтобы произвести на маму впечатление. И он сказал:
— Самосуд — это ужасно. Но не нужно забывать, что правосудие — лишь инструмент справедливости, а в данном случае... — Ростик выпрямился и твердо, жестко добавил: — Это справедливо.
Откуда-то издалека донесся залп как минимум из полусотни стволов. И мощь, слитность этого залпа были лучшим подтверждением его правоты.
33
Ростик шел на заседание к Председателю немного волнуясь, он не знал, какие вопросы ему могут задавать. Должно быть, по этой причине Ростик пришел чуть-чуть раньше. Это всегда довольно неприятно. Зато он встретил Кошеварова.
Бывший предгорсовета, мэр, а ныне неизвестно кто, хотя все еще и отец Раи, держал правую руку в тугой повязке на перевязи, наброшенной через шею. Был он бледен, вокруг глаз, на самых краешках век горели тонкие ободки, выдающие или затаенную боль, или многодневное, очень тяжелое недосыпание. Впрочем, как говаривал когда-то отец, возможен третий вариант — когда обе причины слились воедино.
Он подошел к Ростику и протянул левую руку для пожатия. Ростик коснулся сухой, напряженной ладони.
— Ты молодец, — сказал мэр. — Чем больше мы узнаем о твоих действиях тогда... в день освобождения, тем больше причин тебя хвалить.
Почему-то Ростика последняя фраза покоробила.
— Меня никогда не хвалили, даже в детстве. Я не привык к похвалам.
Кошеваров поднял голову, внимательно посмотрел на Ростика, потом тонко улыбнулся:
— Извини, привык, понимаешь, дочь воспитывать. Наверное, с мальчишками все иначе.
Ростик кивнул, попытка извинения была принята.
— Не знаете, почему меня вызвали?
— На двух или трех самолетах губисков были захвачены карты какие-то... Даже не какие-то, а довольно подробные. И обширные. Вот Рымолов и предложил задействовать тебя, как нашего главного, остающегося в деле разведчика. Но сейчас, — он внимательно посмотрел на Ростика, — принято решение эти карты пока изучать, а не проверять, и за дело взялись теоретики, так сказать.
— Кто именно?
— Перегуда. — Кошеваров помолчал, потер забинтованную правую руку. — Имей в виду, я тебе это неофициально рассказываю, по-соседски, так сказать.
— Спасибо, — ответил Ростик.
Начальство разных рангов наконец-то стало собираться. Пожалуй, уже можно было и не продолжать разговор, а втягиваться в кабинет, но Ростик все-таки спросил:
— Что у вас с рукой?
— Ах, это? — Кошеваров рассмотрел свою перевязанную руку, словно впервые ее увидел. — Ампутировали, по кисти.
— Ампутация? А я думал, даже не перелом, раз нет гипса.
— Нет, вчистую, до самого запястья. Учусь писать левой.
— И где вас так?
Кошеваров поморщился, потом хлопнул Ростика по плечу.
— Вояка из меня получился, сам видишь, не очень толковый. В первом же бою, когда они только налетели, едва ли не первым же выстрелом...
Они вошли в кабинет Рымолова. Тот сидел на своем месте и поочередно здоровался со всеми, кто подходил к его столу.
— Хорошо, хоть жив остался, — продолжал бывший мэр. — Кажется, так принято говорить в подобных случаях.
— Но ведь вам же больно, наверное? И работать трудно.
— Сидеть дома не могу. Сегодня второй день, как выпросился на работу. Его, — он сдержанно кивнул на Рымолова, — едва уговорил, все талдычит, что мне нужно подлечиться.
С этими словами он отошел, и Ростик устроился на вполне удобном стуле у самой стены, где было тесновато, но уютнее, чем на виду у начальства.
По сравнению с первыми заседаниями в этом же кабинете сразу после нашествия саранчи, изменения произошли разительные. Появились два отменных стола, поставленные традиционной литерой «Т». Вдоль стен для посетителей ранга Ростика были расставлены широкие креслица с сиденьями из очень хорошего, плотного дерматина. Окна были все вымыты и сверкали привычным полуденным солнцем. Вдоль узкой стены у потайной двери в личную комнату стояла пара шкафов. В них были книги. И карты.
Эти рулоны из очень плотной синеватой бумаги, поставленные на торцы, вложенные один в другой, могли быть только трофейными картами. Ростику жутко захотелось наплевать на приличия и посмотреть хоть в одну из них, но он все-таки усмирил себя и остался сидеть.
Среди присутствующих практически не оказалось незнакомых лиц. Хотя, по сравнению с обычным заседанием, их было существенно больше. Впрочем, теперь Ростик не знал, кто является завсегдатаем этих посиделок, а кого приглашают лишь время от времени.
Вот, например, Вершигора. Его «Известка» давно уже закрылась, но он все равно крутился около этого кабинета, как будто не умел ничего другого, а может, и вправду не умел?
Или Тамара. Ростик точно знал, что его дражайшую тещу не очень-то часто теперь приглашают к обсуждению серьезных проблем, но все-таки сегодня она присутствовала. Так или иначе, Ростику знать все эти нюансы было не обязательно, до положения канцелярской крысы он пока не упал... Или не поднялся?
— Так, — Рымолов долгим взглядом обвел кабинет, лица присутствующих. Заседание началось. — Будем трогать, как говорят машинисты. Дондика нет... Значит, — голос Председателя стал задумчивым, словно бы он обращался к себе самому, — его еще не выписали из больницы. Обещал быть, но не пришел, выходит, что плох. Жаль.