— Чего надобно, мил человек? — спросило существо трезвым и пронзительным, как первый крик младенца, голосом.
— Информации, — ответил я.
— Когда-то мужчины навещали меня совсем по другому поводу, — игриво произнесла мамаша Сопелькундель. Она была крупная. Крупнее меня. Мне это не очень понравилось. — Если бы я выкупалась, ты бы меня не узнал, — добавила старуха.
— У вас здесь есть ванная? — удивился я, уклоняясь от ответа.
— А тебе-то что? — буркнула она с внезапно проснувшимся подозрением. — И где только соцзащита находит людей в день Господень?
— Я не из соцзащиты.
— Фу-ты ну-ты! А ну вали отсюда, гаденыш, не то отделаю так, что родной начальник не узнает! — Старуха вытащила из подмышки толстую палку.
— Будь я соцработником, не принес бы бутылку! — крикнул я, заслоняясь руками.
— Факт, — уныло признала она, опуская дубинку. — И что? Приперся сюда ради моих прелестей, милок?
— Я журналист. Хочу вам помочь. — У мамаши Сопелькундель моя профессия доверия не вызвала. — Мне известно, что вы мать Халины Ментиросо, — продолжил я. — Возмутительно, что, сама купаясь в роскоши, она позволяет вам жить в таких условиях.
— А, понимаю! — обрадовалась мамаша. — Хотите облить ее грязью? — Как я и думал, о смерти Халины она еще не знала.
— Считаю это своим долгом, — ответил я.
— Не стану я тебе помогать, сынок. Ишь, какой шустрый. Вообще ничего не скажу.
— Вы любите свою дочь. Это понятно. Но у нее тоже есть по отношению к вам определенные обязанности.
— И поэтому она запихнет меня в какую-нибудь умиральню для старух. Чисто, сухо, а как никто не видит, дают пинка под зад. Спасибочки, мне и здесь хорошо.
— И вам всего хватает?
— Каждому, сынок, чего-то да не хватает, — философски заметила она. Чего не хватает ей, я понимал, и вытащил это из кармана. Мамаша Сопелькундель облизнула жаждущие уста.
— Уладим это иначе… — предложил я. — Вы мне расскажете о ней что-нибудь интересное, а я оставлю вам бутылку. А может, и еще кое-что, если рассказ того будет стоить.
— И Халина не узнает, что это я?
— Клянусь, — пообещал я с чистой совестью.
Анеля Сопелькундель задумалась, почесывая затылок корявым пальцем.
— О-хо-хо, сынок, — наконец заговорила она. — Я и вправду рада бы тебе помочь. Но про Халину… Она была очень хорошая девочка. Тихая, послушная, никаких хлопот. Училась хорошо. Ни на кого из родни не похожа. Я ею очень гордилась. Никогда б не подумала, что она… — Мамаша Сопелькундель замолчала и принялась нервно тереть глаза.
— Что она — что? — подбодрил я старуху, почуяв грязную тайну.
— Что она меня забудет.
— Она была молодая, красивая… Наверное, полно всяких ухажеров…
— Какое там, — проворчала старуха. — Только книжки да книжки. От этого ее, небось, так и сдвинуло. — Я выложил свой последний козырь и протянул ей обрывок фотографии. — Это что? — спросила она, недоверчиво на меня глядя.
— Если уж я готовлю материал, то выкладываюсь по полной. Это я вытащил из Халининой мусорной корзинки. Ну как, вам эта фотография знакома?
— Да вроде бы, — призналась она после долгих размышлений.
— И вы знаете, кто был на оторванной половине?
— Да сдается мне, что Халина, — сказала она.
— Халина, — повторил я.
Она кивнула. Я начал задумываться, а доходит ли до нее вообще, что ей говорят.