— Ха-ха, — бесцеремонно вставил Иво Май.
Он уже начинал меня злить.
— Послушай, ты, паршивец! — Я подошел, схватил его за шиворот… и только тут заметил, что между полами рубашки на уровне живота торчит рукоятка ножа — обыкновенного такого, тупого ножа, каким мажут бутерброды, — а черная ткань брюк явно влажная. — Скажи, что это костюм на Хэллоуин, — попросил я, резко отстранившись.
— Ха-ха, — закашлялся он и возвел очи горе. Он уже мало что воспринимал из реальности. Похоже было, ему куда как ближе — я бы сказал, метафизически ближе, — День поминовения усопших.
— Не говори ничего, я знаю, что делать. Сейчас позову ксендза, — соврал я, чтобы его успокоить. Костела я тут нигде поблизости не видел.
Упоминание о ксендзе словно отрезвило Мая. Взгляд его сделался напряженным, требовательным, горячечным, и он прошептал:
— Епископ… Епископа… Епископу…
— Друг мой, у тебя нет времени, чтобы выдвигать подобные требования.
— Я не хотел… — начал Иво Май и не закончил. Это были прекрасные слова — такие простые и универсальные; любому из нас хотелось бы вымолвить их перед смертью.
Я поспешно закрыл Иво Маю глаза, чтобы не видеть в них того угасающего света, о котором столько говорят в фильмах и пишут в книгах, и посвятил следующую минуту или две лихорадочным попыткам вспомнить хоть какую-нибудь молитву из тех, которым нас учили на уроках религии — то есть меня учили, все прочие дети молитвы уже знали: наверное, выучили в церкви, а может, даже и дома, но я жил в семье атеистов, антиклерикалов и святотатцев, которые велели мне ходить на эти уроки, чтобы не выделяться. Я, впрочем, тоже не хотел выделяться, только как-то оно не получалось. Может, я просто слишком старался? Скорее всего, у меня отсутствовало чутье, которое приходит с опытом: я даже на самых обыкновенных похоронах и то ни разу в жизни не был, хотя мы с дядей и ждали этого с большой надеждой, когда тетка купила мне костюм, попрощалась с нами и пошла в больницу, но, увы, она пережила и эту печальную превратность судьбы. Впрочем, у меня сложилось впечатление, что мои старания все-таки помогли покойному, который хотел столь благочестиво проститься с этим миром; как бы то ни было, самому мне они точно помогли, и хотя я по-прежнему ощущал дискомфорт, находясь в одном помещении с человеком, испустившим дух при неестественных (а для меня — еще и отягчающих) обстоятельствах, но уже мог спокойно заняться своей крысиной работой. Итак, я начал торопливо и беспорядочно (не от страха, а по привычке) перетряхивать комнату Иво Мая. Однако же ничего не нашел. То есть не нашел «Шоу лжецов», зато обнаружил другие занятные вещи: две машинописные рукописи под заглавием «Признание Эвелины» (одна сверху, другая в ящике), четверть шоколадки «Ведель» с малиновой начинкой, которую я тут же съел, а также мерзавчик с красно-оранжевой жидкостью, обозначенной на этикетке как «Рябиновая настойка». И когда я совсем уже собрался проверить, не врет ли этикетка, послышался деликатный стук в дверь.
Глава 10. Инцидент в кафе «Каприччо»
Я рефлекторно завинтил крышечку и спрятал бутылку в карман. Потом выглянул в открытое окно. Оно находилось в торцевой стене, но оборванный громоотвод развевался в ночной тьме недостижимо далеко. До земли было три этажа, причем первый — довольно высокий; никаких шансов улизнуть этим путем.
Стук послышался снова, на сей раз громче, настойчивее. Я схватил одеяло и закутал Иво Мая до подбородка, надеясь, что выиграю так немного времени, а сам спрятался в шкаф. Пол был чуть наклонный, и дверцы за мной закрылись, оставив узкую щелку — ровно такую, чтобы я мог наблюдать за тем, что происходит снаружи. Едва я там устроился, в комнату вошла Серая Мышь. Никак иначе назвать ее было нельзя. Это была на редкость непримечательная особа, без единой черточки, благодаря которой могла бы запечатлеться в мужской памяти. Среднего роста, со среднего размера бюстом, волосы ни длинные, ни короткие — о цвете я даже не говорю. Наряд делал ее похожей на неряшливую, несколько старомодную секретаршу, а большие дешевые очки придавали лицу выражение наивности и легкого испуга.
Девушка огляделась. При виде Иво Мая, чье лицо с идеально правильными чертами, еще совсем недавно такое пустое, теперь, изборожденное следами страданий, стало почти прекрасным, Девушка-Мышь поправила очки и обреченно вздохнула. Подошла к убитому, приложила ему два пальца к шее, после чего откинула одеяло и устремила взгляд на нож в животе. С минуту она как будто размышляла, а потом вытерла рукоятку своим шарфиком цвета мартовской слякоти. Проделав это, она оставила покойника и переключилась на комнату. Вынула из сумочки перчатки, надела их и принялась не без сноровки рыться в бумагах, которые лежали на столе, под столом, на кровати, под кроватью, на подоконнике и еще в нескольких местах. Почти сразу же она наткнулась на «Признание Эвелины», однако пролистала рукопись без всякого интереса и положила на место. Судя по решительности, с какой она заглядывала в мусорную корзину и под кресло, под палас и под батарею, за кровать и под кучку грязных носков, я не тешил себя иллюзиями, что мое присутствие останется незамеченным. Однако прежде чем очередь дошла до меня, раздался телефонный звонок. Девушка вытащила мобильник, выслушала, что ей сказали, и буркнула без особого энтузиазма, слегка картавя: «Хогошо». Убрала телефон, огляделась, подошла к шкафу и открыла дверцу.