Метафизика пола

Это и есть тайна тяги мужчины к женщине и всевозможных ее вариантов, именуемых любовью, вплоть до случаев соединения существ, которых нельзя называть чистыми мужчинами и чистыми женщинами. Именно в этом ключ ко всей метафизике пола: "через диаду[125] к единству". Наиболее фундаментальная форма половой любви — мгновенно взрывающая дуальность, экзистенциальную преграду между "Я" и "не-Я", между "Я" и "Ты". Плоть и пол здесь служат всего лишь инструментами к экстатическому достижению "единства"[126]. Этимология, данная слову "amor" средневековыми "Адептами Любви" (Fideli d'Amore)[127], хоть и не "научна", но от этого не менее значительна: "частица "а" означает "без"; "mor" (mors) — "смерть": соединяем оба — получаем "без смерти", то есть бессмертие[128]'.

В сущности, любя и желая, человек ищет собственный корень, почву, причастность к абсолютному бытию, ищет разрушения στηρεσις— "потерянности" и связанного с ней экзистенциального страха. Поняв это, мы поймем и любовь, даже профаническую, и даже простой "секс". И начнем постепенно нащупывать путь, ведущий в область мистического эротизма сакрализации пола и даже половой магии — всего того, что составляло важную часть древней традиции. И это потому, что перед нами уже раскрылась "элементарная", стихийная, не физическая, но метафизическая сущность эротического импульса. Проследуем по этому пути — его этапы станут последующими главами этой книги.

При этом не будем забывать о деталях и частностях. Как мы видели, платоновская доктрина об андрогине имеет вполне определенную "прометеевскую" окраску. Если эти мифические существа по сущности своей были способны внушить страх богам и бороться с ними, то, значит, эротическая реинтеграция не только сама по себе мистична, но и несет с собою некое могущество, возможно, опасное. Мы вернемся к этому, когда предпримем исследование инициатических форм половой магии. Весь "пафос", однако, отсюда. В широком мифологическом обрамлении прометеизм теряет или отчасти теряет свои негативные свойства: одна и та же традиция оформила как мифы о Прометее и Гигантах, так и героические мифы о Геракле. А ведь последний достиг той же цели, которой добивались Титаны, — открытия подступов к Древу Жизни. Герой "наслаждается" яблоками бессмертия (по одной из версий путь к Древу Гераклу указывает именно Прометей), а на Олимпе он — обладатель Гебы, вечной молодости, и не как вероломный мошенник, но как равный Олимпийцам.

Итак, традиция намекает на латентный прометеизм всякого эроса. В богатом инициатическом содержании, но зашифрованном под рыцарские приключения цикле о святом Граале, искушение, которое представляет женщина для избранного рыцаря, приводит иной раз и к Люциферу[129]. Это является преткновением для моралистических толкований. У Вольфрама фон Эшенбаха падение Амфортаса[130] соотносимо с девизом "Amor" — девизом, который, как говорит поэт, не согласовывается с покорностью и смирением[131]'. Это означает, что в любви некоторым образом присутствует противление чистому смирению, υβρις существ[132], "единых" по происхождению. К тому же, нужно заметить, у Вольфрама сказано, что "путь к Граалю открывается только с оружием в руках", иными словами, через насилие, что и приводит главного героя поэмы Парсифаля к своего рода богоборчеству[133]'. Следовательно, открыть себе путь к Граалю — более или менее равноценно открытию заново пути к Древу Жизни или бессмертию; всякое вялое и дряблое обрамление этой легенды, подобное опере Вагнера, не соответствует изначальным смыслам и потому не может быть принято во внимание. Наконец, нужно отметить, что в кругах, в которых практиковались половая магия и мистический эротизм, имелись адепты, которые открыто исповедовали доктрину "единства" и отрицали какую-либо онтологическую дистанцию между Творцом и творением. Их взгляды порой содержали откровенную аномию, то есть отрицание не только человеческих, но и Божественных законов. Вот очень приблизительный перечень: от Сиддхи и Каулы индусов до тантристов "Пути левой руки"; в Европе — от "Братьев Свободного Духа" христианского Средневековья до саббатианства Якова Франка[134], а в наши дни вплоть до Алистера Кроули[135]. Но все это следует выделить особо, "отшелушив" от вульгарного "прометейства" и в то же время подчеркнув конкретно эротический аспект, вовсе не касающийся обычной любви мужчины и женщины. В то же время будем помнить, что у самого Платона[136] "выздоровление", "восстановление" и "высшее блаженство" понимались как "высшее благо и добро", к которому может привести эрос. Все это сочеталось с неприятием безбожия и нечестивости. Но в определенном смысле такая установка отделяет от Божественного начала, ведет к подчинению и раздробленности человека — это как бы обратная сторона платоновского "антипрометеизма". Такая грань отделяет Геракла от Прометея и соответственно от установки на сатанизм. К этим проблемам мы еще вернемся.

125

 (. — ), -. , , ("") , . ( . . . . , .) (прим. верст. fb2)

126

Надо иметь в виду, что вследствие широкого распространения гомосексуализма в Греции его времени Платон придавал метафизический смысл гомосексуальной любви, то есть отношениям между лесбиянками и педерастами (Пир. 191 с, 192 а; Федр. 251 с, 253, 265 с, 240 а и так далее. Говоря о любви, Платон вообще прежде всего имеет в виду любовь к юношам). Применительно к такой любви невозможно говорить о стремлении мужского или женского начала в примордиальном смысле к восстановлению единства. Мофологический смысл такой любви — не андрогинат, а гомогения, "полнота мужского" (педерастия) или "полнота женского" (лесбиянство). Любящие ищут соединения со своей собственной субстанцией; сущностные основы полярности и дополнительности полов рушатся. (Ю. Э.)

От переводчика: В. В. Розанов пытался понять эти явления, исходя из вариативности уровней пола. (см. "Люди лунного света"). Его выводы в целом сопоставимы с тем, что Ю. Эвола говорит о "поле физическом и поле внутреннем". Другой русский философ, Л. П. Карсавин, писал о "четных и нечетных духах" и их соответствии типам людей. При этом, будучи православным христианином, он настаивал на том, что люди "нечетного духа" призваны к строгой аскезе. А. Ф. Лосев полагал гомосексуализм имманентно присущим платонизму как таковому, вне зависимости от распространения или нераспространения этого явления в конкретных условия Эллады, считал платонизм анафематствованным Вселенской Церковью и несовместимым с "византийско-московским Православием". В то же время отношение Церкви к Платону (а, следовательно, и к его философии) никовда не было однозначным — его изображение мы находим среди изображений "внешних мудрецов" в Благовещенском соборе Московского Кремля. Существует предание о том, что кости Платона были крещены. По-видимому, "проблема Платона" относится к числу антиномически-неразрешимых. Сам же гомосексуальный акт ("содомский гpex") Церковь официально относит к числу "грехов, вопиющих на небо".

127

Орден Fedeli d’Amore — «Верные любви» или «Адепты Любви» — это тайное общество литераторов под руководством Гвидо Кавальканти, к которому принадлежал Данте, также являющееся частью Традиции Aurum Solis. Общество «Fedeli d’Amore» возникло из слияния двух традиций: первая из них — это провансальская, представленая чередой трубадуров и труверов, представители которого с XII в. засвидетельствованы как в Провансе и Италии, так и во Франции и Бельгии. «Fedeli d'Amore» составляли тайное духовное воинство, их целью было исповедание культа "несравненной Дамы" и посвящение в таинство «любви». Они пользовались неким "секретным языком" (parlar cruz), чтобы их доктрина не открылась черни, la gente grossa (итал. — флегматичные, ленивые люди — слуги), по выражению Франческо да Барберино (1264–1348), одного из наиболее выдающихся представителей Fedeli. Другой «Fedele d'Amore», Жак де Безье, в своей поэме "C'est des fiez d'Amours" предписывает "не разглашать советы Любви, но тщательно их скрывать". Эта традиция завершена и отполирована Кавальканти и Данте.

Другая же — суфийская традиция, носящая глубокие элементы мистицизма. Суфийская поэзия проникла на Запад во время крестовых походов; её эхо донесли до Европы рыцари-храмовники. Не смотря на длительную историческую вражду, на Запад незаметно проникли слова Ибн Араби (Ibn’ Arabi), мысли Авероэса (Averroes) и рассказы Ашиков (’ashiq). Более поздним суфиям, "Федели Д’Аморе" могло бы показаться неожиданной флорентийской вариацией на тему Шадхилии (Shadhiliyya), также предлагавшей возвышенный жизненный путь (сочетающий любовь и поэзию) и схожий символизм (вращавшийся, например, вокруг таинственного числа "девять").

«Федели Д’Аморе» появилось до того, как в него вступили первые члены: это был вопрос любовных переживаний как таковых, воспринимаемых в то время исключительно как нечто мистическое, возможно, незаметно отходя от переживаний христианских. Влюблённость (по возможности, в красивую девушку, "девицу") была ключом к открытию загадочной двери, ведущей к сердцу. Иной мир внутри мира сего, по аналогии с двухсторонним зеркалом; любовь — ключ к этому путешествию, любовь делает возможным изменение времени, разветвляющегося в обе стороны, и материализацию Вечности внутри тела. Вторым шагом стал отказ от дерзких попыток завоевания ради сохранения эротического напряжения без последующего его удовлетворения. Третья стадия началась с освоения поэзии и приобретения лингвистической практики, в точности копировавшей любовные переживания: страстный стиль, подготавливающий к познанию смысла жизни.

Дамы «Верных Любви», какое бы имя они не носили, Роза или Беатриче, Джованна или Сельваджия, это одна и та же женщина, символизирующая тайную доктрину, в значительной степени враждебную Церкви. Так у Данте любовь оказывается любовью к «Святой Мудрости», в его «Раю» солнце Беатриче затмевает солнце Христа.

В «Божественной Комедии» AMOR приобретает такие черты, которые никогда еще до Данте не приписывались богу любви. Перводвигателем Вселенной объявляется «Amor Divino» ("Божественная Любовь"). Св. Бернар Клервосский, создатель культа Марии, и который отнюдь не случайно выступает в роли одного из вожатых Данте, наряду с Вергилием и Беатриче, призывает Данте обратить взоры к изначальной любви (primo amore — первая любовь). Раньше у Данте эти слова относились к Св. Духу как к одному из ипостасей Св. Троицы, теперь же Св. Бернар сопровождает их молитвой Богоматери. И в конечном итоге силой, которая управляет Вселенной, оказывается у Данте все же AMOR.

Это не «средневековая ересь». Это, скорее, Гесиод, у которого Эрос — сила любви, влекущая к себе элементы мироздания, космическое начало, посредством которого объединяется Вселенная. Это возврат к античному образу мышления. Это — Возрождение.

https://vk.com/wall-55584631_21

(взято в Сети) (прим. верст. fb2)

128

А. Ricolfi. Studi sui Fedeli d'Amore. Milano, 1933, v.l, p.63.

129

Тексты содержатся в кн. J. Evola. II mistero del Graal. p.92.

130

Персонаж рыцарского романа в стихах В. фон Эшенбаха "Парцифаль" (1210 г.). (прим. верст. fb2)

131

Wolfram von Eshenbach. Parzifal. III, 70–71.

132

υβρις (др. греч.) — ();

, , , , . В древнегреческой культуре персонифицированное свойство характера, позже — важная этическая концепция. (см. Вики)

133

См. J.Evola. II mistero del Graal e la tradizione ghibellina del'Impero. Roma, 1957, p. 87–88.

134

Яков Франк (при рождении Яков бен Иехуда Лейб (Лейбович); 1726, Королёвка, Подолия, ныне Тернопольская область, Украина, — 1791, Оффенбах, Германия) — польско-еврейский религиозный деятель, создатель еврейской мессианской группы. Объявил себя мессией, Жил в Оттоманской империи, где познакомился с дёнме (каббалистическая секта; тур. dönme, буквально — отступники), потом перебрался в Речь Посполитую (Подолию). В Польше организовал секту, которая была в остром конфликте с ортодоксальными еврейскими общинами. В споре с раввинами привлёк католического епископа, а потом всей сектой принял католичество. Сам Яков Франк, находясь в Турции, принимал ислам в общине дёнме, дважды принимал католичество и вёл переговоры с русским духовенством о массовом принятии православия всей его общиной. (см. Вики) (прим. верст. fb2)

135

Один из персонажей С. де Гуайта (Le Serpent de la genesis, Le Temple de Satan. v.I, Paris, 1916, p.503), представленный автором в довольно зловещем виде, утверждает своеобразный мистический эротизм: "Поймите слова Эли — если вы дрожите, вы потеряны. Надо быть отважным; если вы не таковы, вы никогда не поймете ничего в любви. Любовь предприимчива, она все ниспровергает, грохочет, сияет. Поднимитесь над собой! Станьте великими в своих выдумках. Вгоните в ужас и небо, и ад… Да, служители Эли, озаренные, возрожденные, преображенные на вершине горы Кармильской, произносите вслед за Эли: "Нам — наказание! Нам — ад! Нам — сатана!" С другой стороны, неоплатоник-христианин Марсилио ле Фичино (Sopra lo Amore. XI, 19) утверждает почти то же самое, освобождает идею "свободы" от люциферианских смыслов: "Конечно, мы разделены и ущербны, но соединенные в Любви, мы становимся единым целым. Любя Бога в Его творении, мы и творение начинаем любить в Боге, и тогда мы искуплены. Ведь если мы любим Бога, то и сами любимы". И далее (II, 6): "В любви и желании человек становится Богом…" Мы встречаем подобные мотивы и у современного, гораздо более профанического писателя (Н. Barbusse. L'enfer): "Желание, полное неведомого, ночная кровь, желание, само сотканное из ночной тьмы… — и вопль победы! Любовники говорят друг другу "я люблю тебя", но их объятия — это борьба; они стенают и плачут, но восклицают: "Как мы счастливы!" Уничтоженные друг другом, они разлучаются и говорят "Навеки!" Кажется, в глубине их любви пылает огонь, похищенный с небес самим Прометеем". (прим. авт.)

136

Пир. 193 с-а.