15. "Биологизация" и падение Эроса
В "Пире" Платона Диотима появляется, на первый взгляд, только для того, чтобы спорить с Аристофаном. Она утверждает, что смысл любви вовсе не в поиске своей половины и жажде единства. Нет, это обладание добром, "жажда блага и счастья"[159]'. Но, по существу, спор Диотимы с Аристофаном вызван своего рода разночтением. В эллинистической концепции "добро" — не моральная, а онтологическая категория, оно тождественно бытию, тому, что есть, то есть всему наиболее полному и совершенному. А ведь миф об андрогине, хотя и в сказочной форме, но как раз на это и намекает. Далее, Диотима утверждает, что пылкая заботливость и напряженность стремящегося к этой цели, приобретает специфический любовный облик. "Дело в том, Сократ, что все люди беременны, как телесно, так и духовно, и когда они достигают известного возраста, наша природа требует разрешения от бремени. Разрешиться же она может только в прекрасном, но не в безобразном. Соитие мужчины и женщины есть такое разрешение. И это дело Божественное, ибо зачатие и рождение суть проявления бессмертного начала в существе смертном[160]'.
Ранее уже обозначенный смысл метафизики пола, с одной стороны, получает здесь свое подтверждение: стремление на едином вздохе к вечному обладанию добром; любовь, следовательно, является стремлением к бессмертию[161]'; но с другой стороны, в изложении Диотимы метафизика пола ниспадает до физики секса. А ведь это прямое предвосхищение теорий Шопенгауэра и дарвинистов! Смертная натура, даже если она истомлена, измучена, доведена до исступления любовным жаром, пытается все же достичь бессмертия в виде продолжения рода, в порождении. "Ведь у животных, так же, как и у людей, смертная природа стремится стать по возможности бессмертной и вечной. А достичь этого она может только одним путем — порождением, оставляя всякий раз новое вместо старого". В таких порождениях человек становится почти сверхиндивидуальным — посредством вечной цепочки поколений он как бы вытягивается во времени и пространстве благодаря эросу = производителю. "Ведь даже за то время, покуда о любом живом существе говорят, что оно живет и остается самим собой — человек, например, от младенчества до старости считается одним и тем же лицом — оно никогда не бывает одним и тем же, хоть и числится прежним, а всегда обновляется, что-то непременно теряя, будь то волосы, плоть, кости, кровь или вообще все телесное, да и не только телесное, но и то, что принадлежит душе… Так вот, таким же образом сохраняется и все смертное: в отличие от Божественного, оно не остается всегда одним и тем же, но, устаревая и уходя, оставляет новое свое подобие. Вот каким способом, Сократ, — заключила она, — приобщается к бессмертию смертное — и тело, и все остальное. Другого способа нет. Не удивляйся же, что каждое живое существо по природе своей заботится о своем потомстве. Бессмертия ради сопутствует всему на свете рачительная эта любовь"[162]'. Диотима рассуждает совершенно как дарвинистка, пытаясь объяснить наиболее глубокий смысл не только естественного импульса, побуждения людей сохранить свою расу. "В чем, по-твоему, Сократ, причина этой любви и этого вожделения? Не замечал ли ты, в сколь необыкновенном состоянии бывают все животные, и наземные, и пернатые, когда они охвачены страстью деторождения? Они пребывают в любовной горячке сначала во время спаривания, а потом — когда кормят детенышей, ради которых они готовы и бороться с самыми сильными, как бы ни были слабы сами, и умереть, и голодать, только чтобы их выкормить и вообще сносить все, что угодно. О людях еще можно подумать, — продолжала она, — что они делают это по велению разума, но в чем причина таких любовных порывов у животных, ты можешь сказать?"[163]'
Не случайно все это вложено в уста женщины. И не просто женщины, а именно Диотимы из Мантинеи, посвященной в Мистерии, которые с уверенностью можно назвать "Мистериями Матери" и которые возвращают нас к доэллинским, доарийским расам, ориентированным теллурически (земным) и гинекократически (матриархально). Ко всему этому мы еще вернемся; здесь же отметим, что для цивилизации, кладущей продолжение рода чуть ли не в основу религии, не существует вообще понятия личности. Если даже оно как-то присутствует, то в чахоточном, эфемерном состоянии. Оно "вечно" лишь постольку, поскольку вечна материнская космическая субстанция, в которой человек вечно растворяется, но и оттуда же вечно появляется заново. Так новые, молодые листья вырастают на месте старых и мертвых. Это кредо полностью противоположно концепции олимпийского бессмертия, которая, напротив, обязывает решительно и резко разорвать физические и материнско-теллурические оковы, выйти из вечного круга порождений и вступить в область чистого бытия[164]. Поражает, что весь этот "модернизм" дарвинистского толка есть не что иное, как мотивы пеласгической[165] и теллурической (земной) религии Матери. Что это за "наивысшие таинства откровений", на каковые намекает Диотима, — мы увидим в дальнейшем, сейчас нам важно понять, что перед нами два антитетических[166] подхода — мифология андрогината и концепция выживания в Роде. Первый подход — ураничен, метафизичен, вирилен и, возможно, имеет в себе некую часть прометеева духа. "Теория" Диотимы — материнско-теллурическая и "физическая".
164
Характерно, что говоря о "темпоральной вечности" или "временной вечности" рода, Шопенгауэр (
165
http://librebook.ru/mify_drevnei_grecii/vol2/1
166