Такую образовательную программу можно было бы только приветствовать, если бы она действительно производила что-то близкое к универсальному знанию, которого философская критика по собственным причинам приучена опасаться, хотя ничего тоталитарного в нем нет. Боязнь гегелевского абсолютного знания при этом заведомо беспочвенна, поскольку ничего похожего на него не существует в принципе. Продукт «широкого образования», в принципе, сводится к довольно узкому набору совершаемых его носителем операций, которые, вопреки всем попыткам увидеть в них целостный проект, при необходимости не только безболезненно обособляются друг от друга, но и в целом остаются произвольной совокупностью. Примерами тому могут послужить регулярные масштабные перемены в интеллектуальной повестке вслед за выходом на авансцену той или иной крупной фигуры. Умение применить психоаналитический аппарат к какому-либо направлению в искусстве или произведению кинематографа может быть частью этой повестки, а может быть с успехом заменено любым другим культурным навыком – например, критикой власти или общества потребления.
Такого рода установка абсолютно не соответствует направлению, в котором двигался Фрейд, ведь воспроизводимое им желание не могло базироваться ни на социальной критике, ни на науке. И если связь с первой Фрейд отвергал так решительно, что могут закрасться подозрения в его собственной уверенности, то научный подход, напротив, он по некоторым причинам долгое время полагал своей опорой. Но даже в этом случае «образование» в смысле education лежало за пределами его желания. Неслучайно в качестве своеобразного агиографического анекдота имеет хождение история о том, как Фрейд требовал, чтобы собственный анализ проходили все читающие его труды и пытающиеся расширить с их помощью свои познания и кругозор. За этим анекдотом в действительности стоит фрагмент из работы «Советы врачам при ведении психоаналитического лечения», где Фрейд сетует на обилие интересующихся его работами лиц, которые могут распознать в его текстах нечто оригинальное и даже выдающееся, но не способны проверить прочитанное опытом собственного анализа.
Подтверждает ли это справедливость выводов, которые обычно делают из подобных замечаний Фрейда, а именно, что по существу он заложил основу эзотеризации, сепарации сообщества проанализированных и продолжающих практиковать анализ в дальнейшем, благодаря чему приобретают репутацию закрытой профессиональной касты, ревностно оберегающей свои секреты? Однако даже из упомянутого текста, отнюдь не исчерпывающего фрейдовской позиции, вытекает нечто противоположное: Фрейд рекомендует анализ всем и каждому.
Необходимо признать, что в отношении всех подобных высказываний Фрейда психоаналитики и сторонние исследователи находятся практически в одинаковом положении. Не существует готовой модальности, из которой можно было бы прочесть и уяснить цель этих заявлений. Коль скоро сами аналитики до сих пор охотно становятся жертвами и даже распространителями типичной аналитической мифологии – предположений о «пользе анализа для самопознания» или представлений о благотворности аналитических знаний для культурно-интеллектуальной ситуации, – то не остается никаких сомнений, что желание Фрейда как единственное исторически и документально доступное «желание аналитика» никакой вменяемой артикуляции подвергнуто не было. С подобных позиций в нем не разглядеть ничего, кроме сумбурного набора противоречий.
Продвинуться в их прояснении позволило бы указание на то, что лежит в основе любого желания, а именно положение его субъекта относительно тревоги. Это правило универсально и действует даже в случае желания основоположника психоаналитического учения – то есть в своем роде желания «первоначального». Первоначальность эта не тождественна оригинальности, кроме разве что некоего удвоения, рекурсии. Желанием Фрейда было указать на существование желания определенного типа, которое он, как известно, опознает как желание истерическое. Открытие это не было случайным результатом независимого изучения – напротив, Фрейд настойчиво к этому шел, а значит, при всей теоретической достоверности речь идет о предмете его тревоги.
По этой причине в реализации желания Фрейда по-видимому сочетались два различных элемента: исследовательский напор, для распространения плодов которого он формировал ближний круг посвященных, и публичная сторона деятельности, в которой ошибочно усматривают стремление к «популяризации» учения. Эти, на первый взгляд, различные элементы были объединены общей тревогой; в том, что найденное обладает настоятельностью, Фрейд вовсе не был убежден – не раз он готов был признать, что субъект не нуждается в полученном в ходе анализа знании и лишь благородное дело лечения невроза может служить оправданием при добыче этого знания. Однако и отделаться от своего открытия Фрейд был не в силах, и поэтому шел на контакт с публикой, дабы призвать ее в свидетели предложенного ракурса и совместно с ней достичь той теоретической высоты, на которой инстанция желания и соответствующие ей данные бессознательного впервые становятся предметом всеобщего рассмотрения.