Хотя здесь нет места для полного обзора, дисциплинарная автокри- тика "религии" не остановилась на Смите. Наиболее репрезентативной версией последующей критики была, пожалуй, работа Джонатана З. Смита, которая основывалась на исследовании роли ученых в производстве религии как кате-гории. К последнему Смиту присоединились Талал Асад, Дэвид Чидестер, Дэниел Дюбюиссон, Тимоти Фицджеральд, Питер Харрисон, Аарон Хьюз, Ричард Кинг, Томо Ко Масузава и Рассел Маккатчон, которые углубили или изменили эту критику в различных направлениях. Ряд ученых поставили под сомнение саму область религиоведения, утверждая, что отношение к "религии" как к категории sui generis скрывает глобализацию особых проблем, характерных для христианства, и их последующее презентирование в качестве универсальных аспектов человеческого опыта. В ответ на это другая группа ученых, в том числе Исомаэ Дзюнъити, Ханс Мартин Крамер, Адриан Герман, Анна Сун, Тиса Венгер и я, и многие другие, различными способами восстановили голоса неевропейских акторов, которые были объектом этого дискурса, и показали их участие в формировании "религии" или религий в их собственном контексте (более подробный список ключевых авторов см. в примечании). Вкратце, критика религии, которую Кантвелл Смит связывал со своей позицией "человека веры", была переработана, еще больше секьюритизирована и сфокусирована на запутанной истории религии и ее ограниченной аналитической ценности.
Даже когда эти вызовы категории "религия" становились все более заметными, многие ученые чувствовали необходимость обойти критику стороной. Можно представить, почему так произошло. Сама критика угрожала ряду важных научных проектов. Казалось, что она ставит под сомнение легитимность религиоведения как научной дисциплины и ставит под угрозу достоверность исследований отдельных ученых. Кроме того, казалось, что она подрывает многое из того, что изначально привело ученых к изучению религии, будь то стремление защитить свою личную веру от секуляризма, поиск обоснования либерального принципа "свободы религии" или даже попытка построить теорию божественного откровения. Это касается и тех, кто стремился подорвать мнимую иррациональность религиозных фанатиков, продемонстрировать несовместимость религии и науки или подчеркнуть религиозное насилие над миноритарным населением. Может показаться, что все эти конкурирующие научные программы требуют использования категории религии для обоснования своих аргументов.
Отчасти это затрудняет то, что после публикации книги "Значение и конец религии" в евро-американских контекстах лексическое значение слова "религия" претерпело значительные изменения. Такое внимание к определениям, даже отвергнутым, важно потому, что ученые иногда предполагают, что конкретная культура не имеет нашего определения религии, не пытаясь реконструировать, каким должно быть наше определение. Хотя словари имеют свои недостатки, они иллюстрируют то, что я в другом месте называл переходом от теоцентрического к иероцентрическому определению религии. Так, в старых (хотя все еще "современных") европейскоязычных словарях "религия" обычно определяется в теоцентрических терминах как поклонение Богу или богам, в то время как в более поздних версиях этих же работ для обозначения божества обычно используются иероцентрические термины, такие как "сверхъестественное" или "священное". Иными словами, теоцентрическое определение религии подразумевало реальность Бога и коренилось в христианской теологической предпосылке, что религия сосредоточена вокруг Божьего откровения разным народам; в то время как в иероцентрическом определении ссылки на Бога были заменены расплывчатым понятием сакральности или трансцендентного, что не намного лучше. Это почти само собой разумеется, но иероцентрическое определение все еще остается в значительной степени христианской концепцией - только квазисекуляризованной.