~~~
— То, что ты альфа, не делает тебя особенным до тех пор, пока ты не найдёшь свою омегу, - не без зависти в голосе говаривала тётушка Ганнибалу: уж очень она любила всякие истории о любви, где люди были «предназначены друг для друга». — Но не зазнавайся: в этом случае ты будешь особенным только для неё.
Так получилось, что родителей Ганнибал не знал, но, раздобыв кое-какие сведения о своём семейном древе, выяснил, что его отец был альфой, и с его стороны ещё встречались беты и омеги, и, два поколения назад, снова альфы. В родословной матери не было ничего сверхъестественного: все нормальные, здоровые, никаких психических расстройств и отклонений.
Да, именно отклонений: в детстве Ганнибал комплексовал, что не родился обычным человеком — перспектива того, что на свете есть только одна девушка, идеально подходящая ему в пару, была довольна уныла. А если она уже умерла или не родилась? А если она живёт в Африке или уже замужем? А если она — он? … Почему природа заморочилась и устроила такую подлянку некоторым людям?
— У каждой медали есть две стороны, — отвечала на все эти доводы тётушка, — думай о том, что случится, если ты встретишь свою омегу. Представь: она будет именно такая, какая нужна. Во всех отношениях. Это и есть счастье. Идеальная пара, понимаешь?
Глядя на Уилла спустя столько лет, Ганнибал не понимал. Да, этот парень был симпатичным, к нему определённо тянуло, но разве он был идеальным? В данный момент кудряшка находился на втором этаже своего загородного дома, и, судя по тому, как исчезала и вновь появлялась его голова в окне, убирал кровать. И правда — мелькнула какая-то голубая материя, которую парень аккуратно сложил, после чего отошёл от окна.
Ганнибал стоял во дворе Уилла уже с полчаса, и всё бы ничего, да только собака на соседнем участке просто захлёбывалась лаем: обычная реакция животного этого вида на мужчину, он уже к ней привык — собаки видели в нём более опасного хищника, и они не ошибались, но сейчас это излишне привлекало внимание. Убить шавку не было вариантом: внезапное прекращение лая более подозрительно, чем его бесконечная продолжительность, поэтому приходилось терпеть.
— Rex regnat, sed non gubernat [*король царствует, но не управляет, лат.] — говорила тётушка, — Если ты почувствуешь, что это она, не позволяй инстинкту альфы взять вверх. Сохраняй человечность. Imperare sibi maximum imperium est [*власть над собой — высшая власть].
Интересно, третьи сутки подряд выслеживать своего предполагаемого омегу, чтобы выкрасть — это полное подавление всего человечного в себе? Ганнибалу казалось, что, отдавая охоте всего себя, он таким образом выказывает уважение к жертве, делает её смерть менее напрасной, а себя — более благородным, но так ли это?
Уилл спустился на первый этаж — его непослушная шевелюра показалась в окне кухни (столовой?). Похоже, он проснулся раньше всех — наверное, мало выпил ночью у костра. Что ж, это только на руку: охотиться так долго было нежелательно, потому что дома уже заждалась Эбигейл.
Уилла не пришлось долго ждать: внезапно он показался на веранде, заставив Ганнибала быстро подойти к стенам дома, чтобы остаться незамеченным. Рука мужчины потянулась к хлороформу, который он сегодня взял в капсуле, чтобы не выветривался. Быстро отколов верхнюю часть, он щедро смочил платок, держа его как можно дальше от носа. Едкий запах быстро перемешался с утренним запахом свежести, мокрой земли и едва пробившейся из земли травы. Послышались шаги, щелчок отпираемой двери, и вот Ганнибал снова почувствовал этот восхитительный аромат персика и терпкого мёда.
На парне была чёрная шапка, большой (отцовский?) ватник и коричневые вельветовые штаны; обеими руками он сжимал кружку с кофе, от которой поднимался едва заметный пар. Готовый до этого ринуться на жертву в любую секунду, Ганнибал замер, подумав — «Попросить его поставить кружку на скамейку? Обожжётся ведь…»
Уилл ступил на отсыревшую землю, покрытую инеем — тот приятно хрустнул под его ногами. Парень поднял взгляд, глубоко вдохнул и уже хотел привычно осмотреть открывающуюся панораму, как вдруг заметил совсем рядом мужчину.
— Чт… — рот резко зажали, у носа оказалась вонючая тряпка.
Кружка с глухим стуком упала на землю, всё вокруг начало чернеть. Так быстро.
Уилл попытался оглянуться на своего душителя, который за всё это время не издал ни звука, но ноги будто онемели и перестали держать: парня аккуратно опустили на землю, перевернув на спину. Закрыв глаза, Уилл отключился.
Ганнибал осознал свою ошибку сразу же, как посмотрел вышедшему из дома Уиллу в глаза, но остановить заранее запланированные действия не смог. И теперь стоял над недвижимым телом парня, который весил около 70 килограмм и не знал, что делать.
Мужчина быстро огляделся по сторонам, наклонился и подхватил кудряшку на руки: у последнего на землю соскользнула шапка, распахнулся ватник и из кармана со звоном выпали очки. Пройдя так метров 10, Ганнибал понял, что несколько километров не сможет тащить парня на руках: хоть тот и выглядел худеньким, лёгким назвать его было нельзя. Оставалось только два варианта: либо раздобыть машину, либо…
Последний разговор с тётушкой состоялся во дворе их дома: стены окрашивались то в синий, то в красный, слышалось «Вииу-вииу-вииу». Санитары расспрашивали её в дверях дома, когда Ганнибал зашёл во двор. Вызов скорой был не первый раз, но, судя по настрою его родственницы, последний. Она указала на Ганнибала пальцем, санитары обернулись, кто-то уверенно схватил парня под локоть — напрасная предосторожность, он и не собирался бежать — некуда было. В голове возникали предположения — может, она расчищала подвал и нашла кости? Или убиралась в доме и заглянула ему под кровать? Неужели из университета звонили следователи? Ох и упорно они ищут своего преподавателя по философии, правда, напрасно. Впрочем, они немного потеряли — человеком он был неважным…
— Заберите его, я так больше не могу. — надрывалась тётя, — Сил моих больше нет!
Ганнибал молча смотрел ей в глаза, зная, что молчания она боится больше всего. Молчания в ответ на вопрос «Где ты был?», молчания в ответ на вопрос «Почему так поздно?».
Перед тем, как юного Ганнибала окончательно увезли, им всё-таки дали минутку переговорить, правда, не наедине — в парочке метров от них стоял санитар-афроамериканец, тревожно поглядывая на спокойного юношу. Ганнибал молчал, но потом поднял на тётушку взгляд и негромко спросил:
— А как я узнаю… — она вопросительно подняла тонкие брови и искривила рот, — что это именно моя омега?
Вопрос был как никогда актуален — недавно Ганнибал встретил симпатичную девушку, но не подошёл и не заговорил с ней, потому что не почувствовал, что она «та самая». А как это почувствовать, он не знал.
— О, — голос тётушки звучал непривычно визгливо; было заметно, что она удивлена именно этому вопросу, — судя по твоим склонностям, тебе захочется её убить! — гаркнула она и посмотрела на врачей, будто эта фраза подтверждала всё, что она им наплела ранее.
Глядя на находящегося в отключке Уилла, у которого из уголка губы медленно стекала тоненькая полоска слюны, Ганнибал усмехнулся. Он представил лицо своей тёти, если бы она узнала, как была права. Вообще, по общепринятым меркам, она не была плохим человеком, Ганнибал даже готов был признать, что до первого нервного срыва сам её довёл, а потом она уже сама катилась по наклонной.
«Вот кому действительно было место в дурке», — не без мстительного злорадства подумал мужчина, опускаясь на корточки перед Уиллом: спустя два с четвертью часа тот начал потихоньку приходить в себя.
Находиться в том помещении, насквозь пропахнувшем отчаянием и снотворным, было ужасно. Конечно, люди там были интересные, но общаться с ними не давали врачи и санитары: боялись сговора, бунта. Пришлось три месяца притворяться нормальным, чтобы заявку на выпуск хотя бы рассмотрели — тогда полиция уже перестала расследовать дело об учителе философии. Конечно, Ганнибала выпустили, но вот в душе навсегда остался отпечаток.