Ох, идёт гульба — берегись, толпа!
А под пьяночку — пана Яночка.
Был великий Гус, а теперь, как гусь,
Весь обжаренный. Баю-баючки!
Гаснет — не беда! Видишь, поезда?
Там все деточки, словно веточки.
Полыхнёт до крыш! Не смотри, глупыш!
Повернись ко мне — дам конфеточку!
Крутит колесо — подвезли Лазо,
И везут-везут — потерял я счёт
Ведь не вешали — вот потешили!
Ты уже уснул? Ну а я ещё
Посмотрю насчёт
Гарной ладушки.
Спи, мой Владушка! Спи, Десадушка!
Второе письмо Еве Кудрич
В этом небе не так красиво:
Там амброзия пахнет квасом.
Нет там розовых апельсинов,
Не набросано ананасов!
К Рождеству не сумел съянварить
Новых жестов — другие лезут.
Не сварилось — пускай не к сваре
И не к своре. Язык железо
После спирта уже не лижет,
Как по детству. Пора на пристань,
Грамм по триста и — к аду ближе!
Может, к черту? Hastalavista!
Все на вечность! Себе ни свечки,
Ни окурочка, ни огарка —
Где-то в мозге открылась течка,
Как у сучки — и ту отхаркал.
Я слажал. Я по жизни — чайник.
Ведь за это не ставят к стенке?
Мне б гонять по помойкам чаек
И отчаянно грызть коленки…
Если встретимся («если» — шутка),
Строчки выстрочим по фигуре…
Кроме «если» есть «вдруг», малютка.
Если «вдруг», помни: было жутко
Гражданину кантона Ури.
РАСТЯЖИМОЛОСТЬ
(2008 — 2011)
Ин мемори
Незабвенной памяти
трагически погибшего
друга и поэта Антона Кобылкина
(август 1988 — июль 2007)
Вот и все. Резко кончился трафик —
Слишком поздно закинут аванс.
Каждый пиксель твоих фотографий
Профилирует вечность en face.
Снова август садистски обглодан —
Больно нам прищемили июль.
По туману — ты спрятался в Лондон,
Хоть по пьяни и пел Ливерпуль.
Было, было — лупили по крыльям
И друг другу лепили рога.
Вот ещё одну песню накрыли,
Грязной лапой настроив орган.
Помнишь вздохи троих клофелинщиц?
Или трёх? Мы играли в дуэль.
Ты любил их упрямо, по Линчу.
Я — в раскачку, по Эммануэль.
Никуда ты не спрячешься, мальчик —
Я из «симки» не стер строчку «То».
Мир не так уж бездарно заманчив,
Чтобы прятать его под пальто.
Только вспомни, как утром на Волге
Грели курткой больных голубей.
Ты затаскивал жизнь на помолвку.
Я — ходил на свиданья к судьбе.
Вспомни — слезы и зубы в подушку,
Вспомни — вой двух заброшенных псов.
Как Господь не по нам занедужил,
Но по нам прокатил колесом.
Как в подвале, почти до отрыжки
Хоронили любовь под портвейн.
Приходи в мою осень, братишка —
Там ещё не уснул соловей…
Ковырнули — да попусту вскрыли, но
Облажались — душа не с карманами.
Я тащусь к тебе с мокрыми крыльями,
Как залог нёс Алене Ивановне.
Как Шарлотту вёл к ванне Маратовой,
Сняв ботинки с дырявой подошвою.
Я ползу к тебе ласковый, братовый,
Умываясь заслуженным «дожили».
Я мажорливый. Да, я пьяниссимо, —
Фортерпенье твоё изминорено.
Ты диезово независима,
Но басово ещё не оформлена.
Помнишь, как за троллейбусом драпали
Мы по площади — плоскости Римана?
Ты дразнилась пальтишечком драповым,
Я — своей недожёванной «Примою».
У тебя, знаю, было и с дьяволом,
Ты прими, я пойму — только высушусь.
Ты Марию при мне обезглавила
И Емельку при мне обескрышила.
Ну, допустим, и князь твой не липовый,
И любить, предположим, умеешь как.
Только брось эти штучки, Филипповна,
Не полезу я в печку за денежкой.
Не волнуйся — я это всё стёр уже,
Но ещё не прощаю по-частому.
Ты взъерошь мои мокрые пёрышки,
И погладь их, как раньше, несчастная.