— Где Паша? — задал я свой вопрос вслух.
— Это тот третий, что с вами был? — спросил меня папа.
— Должен быть здесь, — неуверенно протянул один из парней. — Я видел его с минуту назад, он всё с девчонкой возился. Да, лишняя пара рук не помешала бы сейчас.
— Не предусмотрено эволюцией, — себе под нос заметил я.
— А ещё лучше — танковый взвод, — поддакнул второй.
— Вон он! — крикнула Анна, тыча пальцем в окно на задний двор. — Эй, что он делает?
Я бросился к этому окну и увидал, как Паша, схватив девочку в охапку, лихо несётся по колено в снегу навстречу рипперам.
— ПАША! — крикнул я и начал стучать по окну. — Паша!
Он услышал меня и обернулся, затем что-то прокричал, но бежать не прекратил. Надо сказать, что снег ему нисколько не мешал.
Меня прошиб пот, подозрения воткнулись иглами в разум, заставляя срочно обратить на себя внимание. И они только усилились, когда я увидел, как неплотная цепочка одержимых расступается перед несущимся на них Пашей, который удерживал в руках Машу так, словно бы та почти ничего не весила.
В обычной ситуации мне требуется смотреть людям в глаза и усиленно концентрироваться, чтобы прочитать их мысли. На это уходит много сил и времени, хотя это довольно относительные понятия. Но так происходит не всегда. Я заметил, что когда мой организм переполняется адреналином, и время замедляется настолько, что его можно хватать руками и пропускать сквозь пальцы словно песок, мне всё удаётся гораздо проще и быстрее, чем обычно. Я будто мобилизую все внутренние силы, открываю скрытые резервы и снимаю все барьеры, которые в любой другой ситуации вызывают у меня много сложностей. Будь то наличие прямого зрительного контакта или же расстояние не больше пяти метров.
Сейчас я видел только его удаляющийся затылок, и до него было куда больше пяти метров — метров двадцать, не меньше. Как правило, на таком расстоянии я даже не рискую, будучи полностью здоровым и отдохнувшим, залезать кому-нибудь в мозги — это очень сложно и очень больно, настолько, что я могу тут же потерять сознание.
Сейчас я плюнул на всё и мысленно потянулся к нему. Нет, не так, не потянулся — понёсся, словно раскочегаренный товарный поезд, который уже сошёл с рельс и тупо летел туда, куда ему взбредёт в голову. Я врезался в ментальный барьер, окружавший плотной плёнкой сознание Паши, и прошёл сквозь него как нагретый нож сквозь масло, тут же очутившись внутри. Было темно, холодно и очень больно, но я видел перед собой ярко горящую точку, вернее, даже не точку, а крохотные очертания чужого лица, сморщенного, старого, неопределённого пола. Это лицо непрерывно что-то шептало, и я прислушался к нему:
— Беги. Они не будут в тебя стрелять. Беги ко мне, не выпускай девочку. Здесь пара кварталов, ты знаешь, куда бежать.
В голове Паши тут же появилось несколько образов — красивый синий деревянный дом, слегка занесённый снегом, потом молнией пронеслась к нему дорога, как раз по той тропинке для мусоровозов, а затем всплыл наш недавний кусок разговора, в котором Паша упомянул, что у него здесь рядом живут знакомые.
— Он под контролем Инессы, — я вынырнул.
Голова закружилась, а лоб заболел так, словно по нему дали утюгом. Я покачнулся и чуть не упал, но папа вовремя подхватил меня под руки и помог сохранить равновесие.
— Ты в порядке? — спросил он.
— Да, — слабо ответил я, освобождаясь из его объятий. — Сейчас, отлежусь пару дней — и буду как новенький.
— Как трогательно, — с ехидством заметила Анна. — Примирение отца и сына.
— Не примирение, — возразил я. — Главное разбирательство будет позже.
— Да, — согласился папа. — Сейчас главное — разобраться с рипперами.
— У вас здесь есть RD? — спросил я.
— Не с рипперами, — Анна помотала головой. — Нужно догнать Павла и отобрать у него девчонку.
— RD? — папа без одобрения посмотрел на меня.
— Для неё, — я кивнул в сторону Анны.
Но она уже достала пригоршню ампул из карманов своей тоненькой не по погоде куртёнки. Вскрыла одну из них и махом выпила содержимое, затем открыла окно и, впустив внутрь дома холодный воздух и охапку влетевшего снега, швырнула в толпящихся на заднем дворе рипперов остальные ампулы. Я мгновенно сообразил, что сейчас будет, поэтому тут же завопил:
— Все на пол! Сейчас жахнет!
— Что? — не понял папа.
Я упал на пол и вместо ответа повалил отца вслед за собой.
Анна взяла зажигалку в левую руку и включила её, а правую поднесла к появившемуся крохотному огоньку. Тот послушно перепрыгнул в её ладонь, а затем, после того, как он резко увеличился до размеров футбольного мяча, из него вырвался узконаправленный поток жаркого пламени. Этот поток полетел прямо туда, куда Анна кинула свои ампулы, разрезая метель и обращая её в пар, а потом, лизнув вставших на его пути рипперов, он нашёл свою цель. Жидкость в ампулах тут же вскипела, и моих ушей достиг звук заревевшего адова пламени. Засвистел ветер, притягиваемый этим пламенем, воздух быстро заволокло образовавшимся тёплым туманом, а когда рёв пламени поутих, папа резко выпрямился и, выдернув чеку, бросил гранату в самую гущу облака. Прошло несколько долгих секунд, после которых, наконец, прогремел взрыв — ощутимый даже через стену хлопок, довольно громкий, но почти не страшный для нас.
Я выглянул в окно и увидел, как пар стремительно рассеивается, обнажая мокрую и обугленную землю, здоровенную, в несколько метров проплешину на занесённом снегом дворе, а на этой проплешине лежат обгорелые тела. Много, большая часть из тех, что намеревались пройти этим путём, полегла здесь, оставив считанные единицы ковылять в нашу сторону по останкам своих же соратников. И над всем этим пепелищем кружится снег, попадающий в клубы пара и остужающий его — метель в преисподней, должно быть, выглядит именно так.
— Анна, ты со мной, — приказал я, раскрывая пошире окно и выбираясь наружу. — А вы защищайте дом!
— А не пошёл бы ты… — возмутились парни. — С другой стороны их целая армия идёт, а ты с девчонкой вздумал удрать, да? Мы с вами!
— Не спорь, — поддакнул отец. — У нас мало времени, нужно их догнать.
— Тогда живо! — крикнул я и, подставив табуретку под окно, вылез наружу.
Они один за другим последовали за мной. Я не стал ждать, пока они перелезут все — к этому времени Инесса вполне может успеть перегруппировать своих одержимых, а второй раз Анна не сможет, как я подозреваю, выкинуть подобный фокус. RD горит офигеть как сильно, мне даже сравнить не с чем — чистейшее авиационное топливо и рядом не стоит, но здесь кроется и недостаток: наркота слишком быстро сгорает. Хотя, быть может, если бы она ещё и горела хоть немного дольше, то нас бы тогда тоже зацепило. Это Анне хорошо — у неё иммунитет к огню и вообще к температуре, ей не жарко летом в зной, да и зимой в минус тридцать, думаю, она с лёгкостью может ходить всё в той же летней одежде, но при этом предпочитает одеваться более-менее по погоде, чтобы окружающие не косились.
Запах на выжженной земле оказался неприятный, тошнотворный — пахло сильно пережаренным мясом, горелой плесенью и бог его знает чем ещё. Стоило только один раз вдохнуть чуть глубже, чем никак — и я зашёлся в приступе удушья.
— Не дышать! — кое-как прохрипел я и, полностью выдохнув дурно пахнущий воздух, на задержке дыхания добежал до конца заднего двора.
Снега здесь было больше, примерно чуть ниже колена, и его уровень с каждым шагом повышался. Следы Паши были отчётливо видны — длинные, глубокие борозды, он даже не старался подымать ноги, пробираясь сквозь снег. Одержимость даёт несравненные преимущества в физической силе, как я уже успел неоднократно убедиться.
И тут я осёкся, вспомнив ту ночь, когда отец вломился в мой дом (взглянем правде в глаза — он открыл дверь ключами, которые я ему когда-то дал на всякий пожарный). Он одной рукой смог поднять тяжеленного Пашу за горло, да и меня перенёс без труда. Это означает, что он тоже одержим?
Нет, как же всё плохо! Но к чему тогда Инессе такие сложности? Если бы отец был одержим ею, то тогда она бы без особых усилий тут же получила бы девочку, но вместо этого отец перевёз её сюда. К тому же, как теперь выяснилось, всё это время со мной была Инесса в обличье Паши, а это означает, что для неё было куда важнее заполучить благодаря идиоту-мне Машу, при этом приложив минимум усилий со своей стороны, по сравнению с жаждой расправы надо мной. Теперь, надо думать, её больше сдерживать ничего не будет.