— Куда же она уйдет? — возразила Тамара Михайловна. — Наверное, за печкой прячется.
Полина вышла из укрытия. Ей было стыдно.
— Так вот, Полина, — начал Геннадий Матвеевич. — Наши учителя считают, что тебе нужно учиться. Но пойми, что школа не имеет права отрывать тебя от родного чума против воли родителей. Значит, твой отказ ехать в чум — это твое личное желание. За свои поступки ты отвечаешь сама. А выехать на учебу мы тебе поможем. Ты все поняла?
Полина помолчала немного, подумала, а потом сказала:
— Спасибо, Геннадий Матвеевич. Большое спасибо. Вы меня только от отца пока спрячьте, пожалуйста.
Солнце, большое и красное, за ночь так и не коснулось горизонта. Оно медленно катилось над тяжело дышащим океаном на восток, чтобы вернуться по отрогам Пай-Хоя ввысь. Лучи его, разливаясь широко, ложились на волны и вспыхивали рубиновыми искрами на слюде камней и осколках битых стекол у самых ног Микиты Салиндера. Поселок спал. Тишину ночи нарушали лишь сиплые голоса альбатросов и шелест прибоя. Рыбаки спали на каменистой косе возле лодки с неводом. Микита стоял, расставив ноги, на пластинчатых камнях и боялся шагнуть — загремят, рассыпаясь, камни, а ему не хочется тревожить сон людей. Он ещё долго смотрел на море, дома и спящих рыбаков. Наконец решился, сделал шаг, другой и пошел. Камни под его ногами гремели в утренней тишине, будто осыпался весь каменистый берег.
Он шагал к интернату, к дочери, и ругал себя за то, что приехал в поселок за Полиной, а вместо этого стал заглядывать под рубашку бутылке. «Срам-то какой! Что люди скажут? Что подумают?» — бранил он себя. И вдруг вспомнил: ведь ходил же он вчера в интернат, а Полины там почему-то не было. Почему не было? Наверно, он сам был хорош, не мог отыскать. Там она, куда денется? Микита ускорил шаг. Поднявшись на песчаный бугор возле интерната, он остановился. Отсюда хорошо были видны тундра, поселок и море. Упряжные олени Микиты дремали у нарты. Микита успокоился. Долго ли поселковым собакам разогнать пугливых хапторок? Беспокойные оленихи и сами легко могли запутаться в постромках и передушить друг друга.
В интернате Микита сразу же направился в угловую комнату, где жила Полина. Не раз бывал здесь зимой, когда приезжал за продуктами. Он остановился перед дверью, огляделся, но взяться за дверную ручку не решился. Он прошелся по длинному коридору, унимая волнение, потом снова подошел к угловой комнате: «Кого боишься, Микита?» — и дернул ручку. Комната оказалась запертой. Микита постучал сначала тихо, потом он и сам не заметил, как кулаки его забарабанили по двери. Из комнаты напротив вышла старушка в толстых очках — няня.
— Ты что, Микита, разбушевался? Зачем ломишься в пустую комнату?
— Как в пустую?
— Да так. В пустую. Ребята все по домам разъехались. — Старуха достала ключ и открыла дверь. — Не веришь — гляди.
Микита растерянно смотрел на няню. Потом спросил:
— А Полина?.. Где Полина?
— Полина? — удивилась няня. — Она где-то здесь, в поселке. Разве ты не видел её? В интернате она нынче не ночевала. Дверь-то я уже под утро заперла. Наверно, Полина не хотела спать одна. В пустой комнате.
— В пустой комнате… — повторил задумчиво Микита. — Где же искать Полину?
— Откуда мне знать? Девушки молодые, невесты… может, гуляют где? Я их за юбку не держу.
Микита помрачнел и поспешил к выходу.
Люди в поселке ещё спали. Микита одиноко бродил между домами. На душе было мерзко. Сколько раз он обещал себе не менять дело на вино… «Нельзя тебе верить, Микита. Слово твое — ветер. Язык — без костей». Потом мысли его переменились. Что, собственно, плохого он сделал? Выпил — и только! Никого не оскорбил, никого не ударил. Стоит ли так убиваться из-за пустяка? Разве грешно иногда выпить?
Зачирикали воробьи. Солнце уже шагало по плечу Пай-Хоя. Начинался новый день. Просыпались в домах люди. Потянулись к небу голубые струйки дыма. Микита двинулся к дому директора школы. Дверь открыл сам Геннадий Матвеевич.
— О! Хожевин! Здравствуйте! Это я — Микита.
— Доброе утро! — отозвался директор школы. Он крепко пожал гостю руку. — Проходите. Гостем будете.
— Вода есть, Еннадей Матвеев? Дай-ко наперво воды, — попросил Микита.
— Есть вода, только холодная очень. Самовар сейчас согреем.
— Мне холодная вода надо.
Геннадий Матвеевич подал полный стакан воды. Микита отпил глоток и поднял большой палец.
— Хо-о! Это — наса вода. Сразу сердце проснулось. А то беда! Шевелится сердце в груди, как мохнатый, — и всё. Душно было. А сейчас и глазам светло. — Микита залпом допил стакан и сказал: — Ещё.
— Воды не жалко, да ведь горло простудите.
— Ха-ха-ха-ха! Какой ненец от воды замерзнет?
За чаем Микита Салиндер снова рассказывал о длинной и лютой зиме, об удачной охоте на песца, хвастал успехами бригады: олени здоровы, сохранен почти весь молодняк. Сейчас оленеводы подгоняют стада на места летовок. Спешат аргиши на север. Зима была морозная, значит, жди жаркого лета. Так старые люди говорят. Да и сам Микита может подтвердить, что это правда. Комаров в солнечные дни не бывает, зато уж овод полетит — то снег зимой. Ох и будет хлопот пастухам! А пока стоят прохладные дни, Микита приехал за дочерью. Руки её в хозяйстве — не лишние.
— Надо, надо, — задумчиво сказал Геннадий Матвеевич. — Это долг родителя.
— Надо, конечно, — сказал и Микита, подумал о чём-то и спросил: — Полина, наверно, совсем грамотная стала? — Он был доволен тем, что задал директору такой умный вопрос.
— Да, десять классов она закончила. Можно сказать, что она уже грамотная.
Микита снова подумал, улыбнулся и спросил:
— Куда в тундре с грамотой-то? Зачем она?
— Это грамота-то зачем, Никита Яковлевич?
— Я никогда не учился, а земля меня держит. Хорошо, надежно, надо сказать, держит. Зачем зря бумагу царапать? Какой толк? — Микита заговорил горячо, убежденно. — Тундру надо знать — она тоже, как бумага, белая. Надо понимать её. Вот это настоящая учеба, Полезная. Жить надо учиться.
Директор слегка покраснел. Он откинулся на спинку стула:
— Вы, Никита Яковлевич, не совсем правы. В наше время — мало знать одну тундру. Человек должен знать всю землю… и многое другое. Для этого надо учиться. Вот мы и учим детей…
Микита внимательно выслушал директора, а потом сказал задумчиво:
— Это, конечно, хорошо — много знать. Вот мы, пастухи, что, кроме тундры, знаем? Да ничего не знаем.
— Правильно, Никита Яковлевич. Очень правильно. Вот потому твоей Полине и надо учиться.
— Как? Опять учиться? — Микита вскочил. — Разве мало десяти лет?
Геннадий Матвеевич кивнул:
— Выходит, что мало. Полина учительницей хочет быть.
— Как? Кто тебе это сказал? — Микита стукнул кулаком по столу. — Нет! Дочь моя учиться не будет! Не отдам я Полину учиться! Зачем ей бумага в тундре? Бумага портит человека. Ум коротким делает.
— Почему же — коротким? — поинтересовался директор.
— Хэ! Грамотный человек не на голову, а на бумагу надеется.
Директор искренне удивился: в словах безграмотного ненца была действительно доля истины.
Микита же всё больше распалялся:
— Не отдам я Полину! Ясно тебе, Хожевин? Не отдам!
Геннадий Матвеевич улыбнулся.
— Что зубы-то показываешь, начальник? Я тебе сказал, не отдам, — значит, не отдам.
— Это, Никита Яковлевич, ваше дело. Дочери вашей мы дали образование, долг свой выполнили. Только мы с вами ни о чем не договоримся. Зря спорим. Полина — уже не маленькая, у неё своя голова на плечах, с ней говорите.
Микита тяжело дышал, глаза его сделались почти круглыми, ноздри раздулись. Он долго смотрел на директора, потом сказал:
— И поговорю! Поговорю!
В чуме Едэйка Тайбари жизнь шла своим чередом. Ещё совсем недавно Едэйку казалось, что зима никогда не кончится. Для Едэйка это была зима самых больших удач. Волки ни разу не потревожили стадо во время его дежурства. Песцы, словно зайцы, расплодились в тундре. Каждый день Едэйко возвращался в чум с песцом. Песец сам идёт в руки! Едэйко был доволен удачей… Эх! Знать бы об этом прошлым летом! Какой лешак потянул его за язык? Пять оленей… Пять важенок… пять… Слишком дорогая невеста. Оленей колхоз задаром не дает — надо их заработать бессонными ночами в пургу, дождь, туман, под морозным небом. Песец же — совсем другое дело, его не надо дожидаться от колхоза, он сам лезет в железную пасть капкана. Надо было песцов пообещать за невесту. Но тогда, в день сватовства, мог ли он знать об этом невиданном песцовом годе? К тому же и отец невесты, Микита Салиндер, был упрям, как стальная пружина. А ведь пообещай Едэйко за Полину пятнадцать песцов — согласился бы Микита. Два песца — красная цена оленя. А теперь ничего не поделаешь. Жалко, конечно, отдавать пять оленей, но ведь и Полина хороша — стоит этого. Даже больше стоит. Девушка ещё только-только расцвела. Хорошо, что Едэйко раньше других заметил Полину. О свадьбе Едэйко думал каждый день.