Женщина ещё долго поносила школу, учителей, грамоту. А когда солнце скатилось на грудь океана, Матро пошла в соседний чум и попросила дежурного пастуха поймать упряжных оленей.
Вскоре упряжка Матро уже летела в сторону поселка. Прыгали за спиной огромные холмы хребта Яней, а под копытами оленей бежала, качаясь, равнина. Стало легче на сердце. Скоро Матро встретит мужа и дочь. Раз человек в дороге — значит, встретит. Хорошо быть в дороге! Летят нарты, и кажется, что они обгоняют время, оставляют его позади.
— Хо! Еще три дня. Успею поговорить с дочерью, успею нарядить на свадьбу.
Олени бежали рысью. Пел в ушах ветер, хотелось петь и Матро. О чем петь? Обо всём! О том, что небо высокое, земля шире неба, и горит в ночи солнце. Мало ли о чём можно петь? Тундра велика. Матро смотрела по сторонам — не пропустить бы встречной упряжки! Олени Матро бежали, нарты подпрыгивали на кочках, вверх и вниз взлетала линия горизонта. «А может, люди правы — Микита запасается вином? Какая свадьба без вина? Наверно, пароход ещё не пришел, и Микита ждёт, — подумала она. — Приеду в поселок — только рассержу Микиту». Матро потянула на себя вожжи, олени остановились. «Вернусь… Вернусь в стойбище». Но вдруг подумала: «А зачем? Зачем возвращаться в стойбище? Людей смешить? Микита без меня не приедет. Он ждет меня в поселке».
Она шикнула на оленей — ещё быстрее полетели нарты к поселку. Опять раскачивалась вокруг голубая от росы равнина. Матро пела:
Навстречу упряжке плыли сонные дома поселка. Утро было тихое, даже собаки не лаяли. Видно, понимали, что женщина — не больно грозная птица. Матро медленно въезжала в поселок. Микита, одиноко бродивший между домами, сразу узнал упряжку жены. Ноги сами его понесли навстречу Матро. Та обрадовалась:
— Что так долго-то, Микита? Вина, что ли, нет в поселке? Парохода ждешь?
— Вина-а!.. — закричал Микита не своим голосом, будто его ужалила оса. Глаза его засверкали. Он схватил жену за косу, она упала с нарты. — Я покажу тебе вино! Зачем ты приехала? — шипел Микита, задыхаясь от злости. — Сейчас же назад, в чум! Проваливай! Я сам во всем разберусь!
Матро прижалась к земле, прятала лицо. Наконец Микита отпустил её. Теперь он молча ходил вокруг нарты. Стояла тишина. Люди в поселке ещё спали. Микита снова подошел к жене и пнул её тобоком:
— Что я сказал? Оглохла, что ли? Домой!
Через минуту Микита уже сидел один на земле и с грустью следил за удаляющейся упряжкой Матро. О чём он думал — знают только сонное утро и сам Микита.
— Здравствуй, самолетный начальник! — тихо проговорил Микита, входя в комнату.
— Добрый день, Никита Яковлевич! Где пропадал? Проходи, — отозвался Борис, продолжая откручивать гайку от какой-то мудреной машины.
Микита уселся на стул и тяжело вздохнул. Начальник аэроплощадки долго возился с непослушной гайкой, гремел ключами, корчил чумазое в мазуте лицо, сорил крепкими словами, будто они могли помочь делу.
— Ну, Микита? Значит, всё в порядке? В дорогу? — поинтересовался Борис.
Микита не отозвался.
— Я спрашиваю, домой едешь?
Микита по-прежнему молчал.
«Оглох, что ли?» — подумал Борис и посмотрел на Микиту.
— На тебе лица нет!
— Что? — опомнился Микита.
— Я говорю: на тебе лица нет. Случилось что-нибудь?
— Есть у меня лицо.
— Мрачное, серое. Уж не заболел ли?
Микита почувствовал, как горят уши и щеки. Вздохнул и сказал:
— Олешков жалко. Долго стоят… Я же бригадир.
— Так кто же тебя держит? Езжай.
— Держит не держит… Однако пароход ещё не пришел. Товар, продукт надо… Вина мало.
— На что тебе много вина? — Борис улыбнулся. — У тебя и так два ящика… На свадьбу, что ли?
«Лешак меня за язык дернул!» — с досадой подумал Микита.
— Кха-ха-ха-а!.. Свадьба!.. Какая свадьба может быть у Микиты? Вино той свадьбы уже давно в земле.
— Мало ли что у вас там, в тундре… Я ведь не знаю, — огрызнулся Борис. Но Микита не слышал его, продолжал серьезно:
— Вино, конечно, на свадьбе — первое дело, но и без свадьбы пригодится. Мало ли что бывает? Под дождем промокнешь, в ледяной воде искупаешься… Без вина нам нельзя.
— Так-то, конечно, так, — согласился Борис. — Ну а если честно признаться? Неладное что-то у тебя… Неладное. По глазам вижу.
Микита долго молчал, потом решил: «Борис — хороший человек. Он поймет. Борис — лучший друг Микиты».
— Ты, Борис, правду говоришь. Беда у меня. Дочь моя с ума сошла.
— Что ты говоришь?! Полина? Вот это да-а!.. Погоди, ведь я её вчера видел, возле самолета, и вечером — они с учительницей за водой на озеро шли… Как же это случилось-то? Когда? В какую пору?
— Понимаешь, — замялся Микита. — Не так я, видимо, сказал. Она, она…
— Что она?
— В тундру, в чум не хочет ехать! — выпалил Микита. — Совсем девка голову потеряла! Учиться, говорит, поеду. В город.
Борис недоумевал.
— Ну так что же? По-твоему, она с ума сошла? — и Борис расхохотался. — Ну и ну, Никита Яковлевич. Напугал ты меня, насмешил.
— Что смеешься? — обиделся Микита.
— Да ведь это же хорошо, что она учиться хочет! Тундре нужны грамотные люди. Ты гордись, Никита Яковлевич. Выучится дочь — человеком будет.
— Человеком? Разве я не человек?
— Все мы люди.
— Я тоже думал, что ты человек. — Микита покачал головой. — Думал, ты мне друг, а ты — лешак, живой лешак! Вот кто ты!
Микита схватил малицу, мешок с продуктами и вышел. Потом он унес два ящика спирта, укрепил всю провизию на нартах и уселся на землю. Сидел неподвижно, как сова, курил, нюхал табак. Учиться… Это, конечно, учителя им напели. У ребят мозги вытряхнули, набили головы мхом. Что же с тундрой-то станет? Учиться… Ладно, если бы парень, а то — девка! Игла, еда, огонь — вот вся девичья учеба… Нет! Полина учиться не будет! Чему она там научится? Зубоскалить с парнями? Не зубоскалить надо, а замуж идти.
Микита поднялся и направился к дому директора школы.
— Здравствуйте, Никита Яковлевич! — встретил его директор.
— Отдай мою дочь! Полину!
Геннадий Матвеевич забарабанил пальцами по столу.
— Никто её у вас не отнимает. Вы разговаривали с ней? По-серьезному говорили?
— Нет, не разговаривали. Зачем разговаривать?
— Полина в тундру не поедет. Вы её насильно отдаете замуж. Это запрещено законом. Полина хочет учиться.
— Учиться?! Нет! Ты, директор, хочешь сам жениться на моей дочери! Ты, наверно, обманул её! Тьфу!
Микита выскочил из комнаты и побежал к нартам. Вскоре голодные хапторки уже выносили задыхающегося от злости Микиту на простор тундры.
— Ты подожди, Полина. Я — скоро, — сказала Тамара Михайловна и ушла куда-то.
Полина долго смотрела в окно на обнаженный отливом сырой песок, где толпились рыбаки, закидывая первые в эту путину тони, и сердце её наполнялось радостью. Ей не верилось, что первый и, может быть, самый главный шаг уже сделан: она едет учиться. «А как ехать? На что?..»
«Заработаю… Были бы руки!» — думала она. Она достала мешок: вытащила паницу, пимы, липты, тобоки и словно отлитые из бронзы нерповые пимы-бродни. Полина взяла их, сунула в них тлеющие тряпочки и начала свертывать голенища. По кромкам подошв, где шов, заструился тоненькими нитями едкий дымок.