Город встречает их трактирами, откуда доносятся запахи вина, жареной поленты, вареной требухи, кипящих в масле лепешек, пандирамерино[70]. Из церквей выходят ханжи, насквозь пропахшие ладаном. Приятен также запах скотных дворов и аромат множества цветов, посаженных вокруг лоджий. Возвращаясь в город в первый день недели в чистом белье и с караваем хлеба, завернутым в цветастый платок, рабочие всегда подмечают здесь что-то новое. Что именно? Они не могли бы этого сказать. В их душе живет надежда, которую вселяет в них все, что они видят вокруг. Им нравится и девушка, вытряхивающая простыни, высунувшись из окна, и бродячий пес, плетущийся за ними по пятам. Возле строек они встречают товарищей по работе, которые, живя в городе, чаще, чем они, читают газеты. Не потому ли горожане лучше разбираются во всем? Все вместе они проделывают последний отрезок пути, и разница между ними стирается, ее уже нет, если не считать того, что жизнь в городе вызывает больше потребностей, больше забот и таит в себе больше соблазнов.
Одни останавливаются у газетного киоска, чтобы по складам прочесть краткое содержание газеты «Национе», а другие — у писсуара. Они сплевывают на землю и смотрят в небо. Будет жаркий денек, это нетрудно угадать по густой синеве неба, да и ветерка, который на рассвете веет с холмов, совсем не чувствуется. Многие рабочие успели уже вспотеть, хотя еще не брали инструменты в руки.
Обычно надежда покидает их только после того, как они поднимутся на леса. Но в это утро она не улыбалась им даже тогда, когда они шли по улицам города. Вот уже полтора месяца, как жизнь их резко изменилась. Хотя пословицы не приносят утешения, они без конца повторяли, что и в самом деле беда не приходит одна. Еще полтора месяца назад в такое же точно утро они, оставаясь бедняками, все же чувствовали бы себя счастливыми. По крайней мере так им сейчас казалось. Они заигрывали бы с торговками, несущими на базар яйца, и какая-нибудь из них ответила бы на ухаживания, как уже не раз случалось, и это вызвало бы потом бесконечные разговоры. Затем принялись бы подшучивать над велосипедистом, который никак не мог решиться начать свое кругосветное путешествие. А на последние чентезимо, если бы им удалось их наскрести, они выпили бы по пол-литра вина за стойкой у Ночеллино. Все это теперь казалось им безвозвратно ушедшим.
Накануне вечером, едва завидев солдат, они без оглядки бросились бежать. И вот после целого дня, проведенного в городе, они вернулись домой голодные и поужинали панцанеллой, стараясь не смотреть в глаза жене и детям, когда делили еду.
— Может быть, завтра приступим к работе, — говорили они.
Им ничего не было известно ни об аресте Дель Буоно, ни о том, что Аминта попал в больницу. Знали лишь, что некоторые не вернулись домой вместе с ними. В Ринчине не вернулся Олиндо, а в Галуццо — Фриани. И, уж конечно, никто из них не сомневался, что около строительных площадок их будут поджидать сторонники продления забастовки. Неужто они опять потеряют голову, как вчера вечером? Ведь обо всем уже было переговорено, все было ясно. Но поскольку правда никогда не бывает одна, она предстала перед ними в трех ликах.
Была правда Аминты.
Была правда Олиндо и Немца.
И была правда Дель Буоно.
Выбрать было нетрудно, надо было только прислушаться к голосу рассудка: то, что говорил Немец, было «самым рассудительным и самым человечным».
Они шли к строительным площадкам, словно гонимые взглядами оставшихся дома жен и детей, — взглядами, которые, как множество маленьких кинжалов, толкали их в спину. Но когда они достигли перекрестка у Понте-Россо и утро пришло на смену заре, их твердая решимость натолкнулась на неожиданную действительность. Здесь их прежде всего ожидало известие об арестах, потом объявление, обнаруженное ими у входа на стройку, затем солдаты и полицейские и, наконец, штрейкбрехеры, которые опередили их и стояли на участке. Речь шла уже не о том, чтобы подписать безоговорочную капитуляцию — к этому, как и к присутствию солдат, они были готовы. Но от них требовали, чтобы они признали справедливыми и законными не только тарифные ставки, но и арест Дель Буоно, Леопольдо и других и, возможно, даже их осуждение. Они должны были также согласиться с закрытием Палаты труда, с увольнением и выдачей «волчьих билетов» представителям строек, то есть тем, кто больше всех рисковал в конфликте с хозяевами.
70
Полента — густая кукурузная каша; пандирамерино — белый хлеб, замешанный на масле и розмарине с изюмом.