Миновали времена междоусобных войн европейцев между собой. Открыта вся земля для мирового состязания рас и целых материков.
Говорят, что характерная черта нашего времени – торжество индивидуализма. Отдельные личности замыкаются в себе, отгораживаются от всех других, обособляются в высшей степени. Но, чуждаясь «ближних», современный человек бесчисленными нитями связан с миллионами своих «дальних» братии. Важно не то, что Русская и Британская империи или возможный панамериканский союз по пространству сравняется или превзойдёт державу Чингис-хана. Важнее, что вопросы выгоды, чисто личные, житейские соображения, интересы науки и искусства заставляют современного человека не только с холодным любопытством следить за жизнью себе подобных, но и всей душой участвовать в их переживаниях. Какое дело было члену Ганзы в XIV веке до неоткрытой ещё terra australis incognita[2]? А современному немецкому купцу вовсе не безразлично, каков урожай в окрестностях Сиднея и Мельбурна. Интересовался ли английский придворный времен Елизаветы японскими делами? А теперь идущая война, не говоря о более возвышенных соображениях, уже потому интересует какого-нибудь богатого английского лорда, что мешает ему совершить модное экзотическое путешествие. Явился новый тип международных писателей, произведения которых одновременно выходят на нескольких языках и которые за границей нередко имеют больший успех, чем в родной стране. Так, например, каждое новое произведение Льва Толстого с одинаковым волнением встречается как в Петербурге, так и в Лондоне, Париже, Буэнос-Айресе. В победе газетного листа, завоевавшего наш век столь же решительно, как в XVII веке завоевал Европу табак, есть и своя положительная сторона: газета ежедневно роднит нас со всем миром.
Эллин был гражданином своего города и часто смертельным врагом соседнего. Рим выработал новое понятие – civis Romanus[3] – гражданин всего культурного мира. Это понятие, которое, благодаря связующей силе католицизма, смутно теплилось в сознании даже раздробленной феодальной Европы, но которое почти угасло в периоды реформации и революции, под влиянием «века просвещения» и позитивистских идей – начинает пробуждаться в наши дни. Против воли, стихийно все народы, приобщившись к европейской христианской культуре, начинают сознавать своё единство. Что ни говорить, но мы очень далеки от тех времен, когда возможна была тридцатилетняя война между афинянами и спартанцами, причём в ожесточении борьбы победители отрубали правую руку у взятых в плен! Ещё недавно жители Венеции с гордостью говорили: «Мы не итальянцы, мы – венецианцы». Теперь они повторяют это уже только в шутку. Даже французские мечты о реванше всё более и более делаются достоянием юмористических журналов. Нам, среди наших религиозных споров, единство христианских вероисповеданий кажется фикцией. Но после Тюренченского боя японцы поручили похоронить тела русских солдат протестантскому священнику: сами того не желая, они обнародовали взгляд на христианскую Европу как на целое.
Гордая своими успехами, открытиями, изобретениями, завоеваниями, Европа давно употребляет слова «культура», «цивилизация» в смысле «европейская культура», «европейская цивилизация». Она забыла, что были другие культуры, ставившие себе иные задачи, оживленные иным духом, отличавшиеся внешними формами, в которые отливалось их содержание: культура ассиро-вавилонская, египетская, греко-римская, византийская, майев, ацтеков, инков. Что такое культура? – Это сознательное отношение к жизни, к миру, это «народное миросозерцание», выразившееся в быте. «Культур» может быть столько же, сколько миросозерцании. [Ей кажется, что другие культуры только предчувствия её культуры и приближения к ней. У неё нет никакого права так думать.] Разве самый дух, например, Ассиро-Вавилонии не был иным, чем дух христианской Европы? Разве теперь культуры Европы и Дальнего Востока не противоположны друг другу по самой своей сущности: это именно два мира, в которых всё разное – самый способ мышления, красота и безобразие, добро и зло, Бог и Дьявол. Во всех мелочах, которые теперь достаточно известны благодаря множеству трудов, книг и брошюр о Дальнем Востоке, – чувствуется эта разность, созданная многотысячелетним обособленным развитием, если не прямо – различием по происхождению. Бесспорно, что народы всей земли – хотя бы те же японцы – заимствуют теперь у европейцев по крайней мере их военный строй, их пушки и броненосцы. Но эти внешние позаимствования можно сравнить с принятым нами халдейским счетом 60 минут в часе, с халдейской же неделей в 7 дней и с индийскими (ошибочно называемыми арабскими) цифрами. Никто не утверждает, что европейцы заимствовали свою культуру у индусов и халдеев.