Возможности осмотреть снаружи здание, в которое мы вошли, не было, но я представила себе белый фермерский дом. Мой похититель тут же повел меня вверх по лестнице. Один марш, два марша… На площадке третьего этажа мы повернули на сорок пять градусов налево, сделали три шага и снова остановились. Зазвенели ключи. Зашуршала задвижка. Щелкнул замок. Скрипнула дверь. Сняв с меня пакет и повязку, он втолкнул меня в мою тюрьму – комнату 12 на 24 фута.
Через высокое треугольное окно справа от двери комнату заливал лунный свет. Передо мной лежал большой матрас на пружинной сетке – прямо на полу, но странным образом окруженный деревянной рамой с прорезями и скобами. Казалось, что у кого-то иссякли силы или же тот, кто делал эту кровать, попросту забыл о досках, на которых должны были покоиться эти сетка и матрас. Таким образом, кровать походила на холст, который толком не закрепили, а лишь наспех натянули на раму. Белое хлопчатобумажное покрывало, одна подушка и красное вязаное одеяло представляли собой постель этой импровизированной кровати. Над головой параллельно двери протянулись три деревянные потолочные балки: одна над порогом, вторая рассекала прямоугольную комнату пополам, а третья проходила над моей постелью. Потолок был высоким, так что, с учетом балок, тут вполне можно было повеситься, появись у кого-нибудь такое желание. Больше в помещении ничего не было. Зловещая чистота, зловещая пустота. Единственным украшением комнаты было доносящееся откуда-то тихое шипение. Даже монаху стало бы не по себе в этом вакууме.
Я сразу же направилась к матрасу на полу, а он указал на ведро, которое должно было служить мне туалетной комнатой, если бы мне припекло «поссать или посрать» среди ночи. После его ухода лунный свет запульсировал, как будто луна тоже затаила дыхание в своих галактических легких и лишь теперь с облегчением выдохнула. В посветлевшей комнате я обессиленно плюхнулась на постель, откинулась на спину и попыталась осознать и взять под контроль бурлящие в груди эмоции. Еще в фургоне тебя попеременно охватывала тревога, ненависть, чувство облегчения и страх, сменившиеся пустотой. Успокойся, или тебе не победить. Как и во всех своих экспериментах, я нуждалась в некой постоянной величине, и единственная доступная мне константа представляла собой отстраненную созерцательность, которой я и постаралась достичь, решив, что в случае необходимости сумею сдобрить искомую константу изрядной долей презрения и бездонной ненависти. С учетом всего, что я увидела и услышала во время заточения, эти приправы мне и в самом деле пригодились. Благо недостатка в них я не испытывала.
Если и есть талант, который я развила в заточении, так это хладнокровная, расчетливая и мстительная выдержка. Я не знаю, была ли она посеяна в меня Божественным Провидением, получила ли я ее, обитая в стальном мире своей матери, либо усвоила от отца в процессе обучения искусству самозащиты. Хотя, вполне возможно, она стала естественным следствием моего положения. Так или иначе, но я сама себе напоминала генерала, ведущего великую и бескомпромиссную войну.
Эта уверенность в своих силах в сочетании с абсолютным спокойствием не стали для меня чем-то новым. Более того – в начальной школе психолог, настороженный моими слабо выраженными реакциями и очевидной неспособностью испытывать страх, настоял на том, чтобы я прошла полное обследование. Моя учительница была обеспокоена тем, что я не заплакала и не испугалась, не закричала и не завизжала, как это сделали все остальные, когда вооруженный мужчина открыл стрельбу по нашему классу. Камера видеонаблюдения зафиксировала, что вместо всего перечисленного я изучающе наблюдала за его истерическим поведением, разглядывая потеки пота на лбу, изрытую оспинами кожу, отчаянно мечущийся взгляд, руки в шрамах от уколов и, к счастью, неточную пальбу. Я до сих пор помню, насколько ясно мне было, что он накачан наркотиками – ЛСД или героином, а может, тем и другим одновременно. Да, мне были известны эти симптомы. За учительским столом, на полке под пожарной сигнализацией находился аварийный мегафон, и я направилась туда. Прежде чем включить сигнализацию, я закричала в мегафон: «ВОЗДУШНАЯ ТРЕВОГА!», попытавшись произнести это басом, насколько это было возможно для шестилетнего ребенка. Нарик рухнул на пол в лужу, которую сам же и напрудил.
На видео, которое сделало мое обследование неизбежным, мои одноклассники орали благим матом, скорчившись на полу, училка на коленях взывала к Всевышнему, а я, стоя на стуле, сжимала в руке громкоговоритель, глядя на всех сверху вниз, и, казалось, руководила всей этой вакханалией. Склонив набок голову с затянутыми в хвостик волосами, я прижимала к округлому детскому животику руку с громкоговорителем, а пальцами второй руки касалась подбородка. На губах играла неуловимая улыбка, а прищуренные глаза, казалось, вот-вот одобрительно подмигнут набросившимся на преступника полицейским.