Множество фактических данных заставляет нас задуматься о какой-то тотальной дисфункции психики современного человека, дисфункции, порождающей возможность для таких деяний, которые не могут не вызывать тревогу и озабоченность.
Говоря о дисфункции, стоит прежде подумать о функции, которая до поры до времени надёжно обеспечивала прогресс человека в новейшей истории и сбои которой оборачиваются таким же настойчивым откатом к простоте. Традиционно эта функция именуется мышлением. Мышление человека и есть та самая функция, которая позволила «крупному примату» достичь статуса «венца творения» и нарушения которой возвращают его на обратный путь.
Но что такое мышление? О мышлении говорят философы и психологи, зоологи и нейрофизиологи, искусствоведы и культурологи, даже компьютерщики и те говорят о мышлении, когда хотят сказать о процессе постановки и решения задач. Решение задач «в уме» в нашем благоустроенном и технологизированном мире – основное занятие современного человека. Вопрос, следовательно, можно поставить и так: видим ли мы задачи, думаем ли над ними, ищем ли адекватные условия их решения или, как об этом убедительно пишет Д. Каннеман, используем привычные подмены непонятного понятным, неизвестного известным, автоматически действуем, полагая при этом, что принимаем «продуманные» решения? А потом, не достигнув желаемого, не справившись с задачей, сетуем на «объективные» и «субъективные» обстоятельства и снова и снова движемся проторенными путями, запутываемся всё больше в клубке тягостных проблем, нами же и создаваемых?
Справедливости ради стоит напомнить, что похожие вопросы зазвучали гораздо раньше. Проблема обоснования знания, критериев его «истинности» настойчиво поднималась в истории философии и науки. В прошлых веках люди всерьёз задумались не только над устройством мироздания, но и над самой возможностью его познания. Со временем это направление интеллектуальных изысканий даже оформилось в самостоятельное направление интеллектуальной деятельности – «философию науки», «методологию». И на этом направлении было достигнуто немало, достаточно обратиться к трудам Т. Куна, П. Фейерабенда, Р. Рорти, И. Лакатоса. В России методология прочно ассоциирована с именами таких мыслителей, как А. Зиновьев, Г. Щедровицкий, Б. Грушин, Б. Кузнецов и др. Эти исследователи искали и находили дефекты в научных объяснениях, обнаруживая неизбежные в процессе их получения ошибки и допущения, которые заставляли усомниться в достоверности получаемых наукой выводов. Однако, твёрдо придерживаясь традиционных и понятных противопоставлений: «сознание» и «мир», «человек» и его «познание», – дальше критики оснований продвинуться невозможно, но такая критика сослужила большую службу признанию естественных ограничений человеческого познания мира. Методологи анализировали тексты, исследовали деятельность, проектировали решения. Но собственный способ такого анализа не стал предметом их озадаченности и не исследовался – предмет методологии так и не был определён ясно. А не определившись с собственным предметом, методология скоро выродилась в «методический анализ» исследовательских приёмов, «анализ методик» исследования, и так, по-видимому, она воспринимается сегодня большинством. И хотя любая образовательная программа вуза включает в себя обязательный курс «Методологические проблемы X», содержание такого курса обычно сводится к констатации противоречий, накопленных той наукой, за изучение которой берутся студенты.
Методология, однако, по определению, учение о методе. Метод, конечно, стоит понимать шире, нежели методика, ибо метод лежит в основании любой методики, любой исследовательской практики. Не случайно в диссертациях на соискание учёных степеней «методологическому основанию» исследования посвящён обязательный раздел. В этом разделе соискатели скрупулёзно перечисляют теории науки, в рамках которых проводили собственное исследование, и поминают авторов этих теорий. Но ведь даже самые стройные и строгие теории сами должны иметь основания. Уже потому хотя бы, что теории создавались людьми, которые вот так думали. Итак, продвигаясь к основаниям оснований, мы неизбежно упираемся в нечто, что лежит в основе всех оснований. И нам не уклониться от этого вопроса, потому что, не определившись в нём, мы обречены на сомнения в надёжности всего, что на этом основании выстроено, каким бы «основательным» нам ни казалось само строение. Но что лежит в основании оснований?