— Говорите громче! — крикнул Орехов в трубку.
— Полина… — с трудом разобрал он.
— Простите, кто?
Последовали сигналы отбоя. А через пять минут — опять звонок. На этот раз слышимость была хорошая.
— Полина я, жена Ивана Долгорукого!.. Надо мне вас повидать, Владислав Олегович! Ох, как надо!..
— Прямо сейчас?
— А можно?
— Конечно, приходите! Я у себя, комната…
— Нет, я к вам не смогу прийти!..
— Что-то очень серьезное?
Женщина не ответила.
— Алло! Полина Ивановна!
— Ну да, серьезное!
— Куда мне подойти?
— Я тут, рядом, в «Гастрономе». С автомата звоню.
— Хорошо, — сказал Орехов. — Ждите меня возле бакалейного отдела.
Вот что поведала ему Полина Ивановна Долгорукая:
— Третьего дня объявился какой-то прежний Ванин дружок. Всю ночь пили и свои разговоры вели. Я мало что поняла, ровно как не по-русски. Только мне показалось, что этот его дружок, Григорий, имеет на Ваню влияние. Сказал: «Пока поживу у вас!» — ровно как распорядился. Ваня велит помалкивать. А вчера Григорий привез к нам в квартиру заграничный телевизор и опять как распорядился: «Пока у вас постоит!» А мне кажется, что телевизор этот краденый…
— Пальто кожаного не видели у него? — спросил Орехов. — На меховой подкладке.
— Про какой-то кожан поминал. Толкнуть, сказал, надо.
«Да нет, так не бывает! — подумал Орехов. — Слишком было бы просто…»
— Полина Ивановна, я понял. Сегодня же решим, как быть с этим Григорием.
— А Ване ничего за это не будет?
— Будем надеяться, — сказал ей Орехов. — Он не знает, что вы со мной встречаетесь?
— Нет.
— И не говорите пока ему ничего. А главное, чтобы Григорий ничего не заподозрил.
Бородин выслушал его и сказал:
— Он или не он — надо брать.
— Тогда и Долгорукого?
— Тогда и Долгорукого.
— Ну что ж, все ясно.
В тот же день Григорий был задержан и препровожден в тюрьму. Он оказался известным квартирным вором-гастролером с тремя судимостями. Недавно сбежал из колонии и находился в розыске.
Шаров не опознал в нем Хрипуна ни по лицу, ни по голосу. Голос у Григория был мягкий, чистый и певучий.
12
— Я думаю, Роман, что твоя вина не столь велика, — сказал Орехов Кунцевичу на очередном допросе. — Не удивляйся: мы знаем уже почти все. Знаем, что от хозяйственного магазина вы с сообщником прошли следом за Прохоренко и его приятелем-собутыльником в парк на улице Ясной. Знаем, что не ты, а твой сообщник нанес Павлу Прохоренко смертельный удар ножом. Мы только не знаем имени твоего сообщника и где он скрывается. Это дело времени. Но ты знаешь. А раз знаешь и молчишь, то есть покрываешь убийцу, тем самым превращаешь себя в соучастника преступления. В активного пособника убийцы. Рано или поздно, а мы его разыщем, и ты пойдешь под суд вместе с ним…
Кунцевич молчал, плотно сомкнув губы.
— Все равно разыщем его, — раздумчиво, словно бы разговаривая с самим собой, повторил Орехов. — Как говорится, жадность фраера сгубила. Мало ему показалось бумажника с деньгами, кожаного пальто, которое вы сняли с Прохоренко, ондатровой шапки и сапог, он ведь еще — ты, наверное, знаешь…
— Ничего мы не снимали!.. — выкрикнул писклявым своим голосом Кунцевич. — Никакого пальто!..
— Не снимали, точно? — переспросил Орехов.
— Нет! Точно!
— Только бумажник взяли?
— Ага…
И тут лицо Кунцевича залилось густой краской, глаза заметались из стороны в сторону. Он шумно набрал полные легкие воздуха и так же шумно вытолкнул его из себя. Пальцы рук крепко вцепились в сиденье стула.
Кунцевич поднял на следователя затравленный взгляд и со всхлипом выдавил:
— Я не убивал!..
— Знаю! — сказал Орехов. — Но ты был там.
— Был…
— И знаешь, кто убил Прохоренко.
Кунцевич обреченно кивнул, и лицо его исказилось в беззвучном плаче.
— Кто же?
Кунцевич вытер глаза рукавом и швыркнул носом.
— Ты боишься его? — спросил Орехов.
— Ну а как?
— Мы ж его посадим!
— А что с того? — Кунцевич смотрел недоверчиво. — Руки-то у него длинные. И оттуда достанет.
— Это он сам так говорит?
— А не так, что ли?
Помолчали. Орехову не хотелось врать. Еще неизвестно, поверит ли Кунцевич вранью, да и необходимости в этом не было.
— Давай мы вот что сделаем, — сказал он Кунцевичу. — Ты мне все подчистую расскажешь, а я в протоколе пока не поставлю числа.
Кунцевич не понял:
— Как это?