* * *
В это время в шести перегонах от Савеловской собирался в дорогу и Анатолий Томский. Машинально засовывая в рюкзак свои пожитки, он размышлял о природе отчаяния. Все то, что в обычной ситуации ты считаешь бесплотным и неосязаемым, обретает конкретные формы, когда приходит беда. Когда враг сжимает кольцо, а глаза застилает пелена страха и безысходности. Когда ночь не заканчивается, а день не наступает.
Какой дурак сказал, что отчаяние нельзя измерить и взвесить? Отчаяние схоже с ветром, который гуляет по земле между остовами разрушенных городов, впитывая запах смерти. Его вкус – это вкус воды, которая не прошла через фильтры очистителей, той самой, что оставляет во рту привкус железа и резины. Воды, которую пьют бедняки на самых нищих станциях. Отчаяние, если это настоящее отчаяние, заканчивается там, где заканчивается жизнь. Вес отчаяния хорошо знаком тому, у кого на груди лежит пудовая гиря бессмысленного существования. А цвет… Его можно увидеть, углубившись в любой туннель с выключенным фонариком.
Впрочем, считать черный цветом отчаяния – значит судить о нем слишком просто. Он необходим, потому что только на черном фоне можно увидеть свет в конце туннеля.
* * *
Толик уже просчитал маршрут, по которому двинется на рандеву с Корбутом. Идти придется через Чеховскую и Пушкинскую. Дальше – Кузнецкий Мост. Миновать фашистский треугольник никак не получится. Записка ЧК – еще не пропуск через Рейх, а документы гражданина Полиса – не защита для угонщика метропаровоза. Сам виноват. Надо было дать по рукам Аршинову, а не позволять ему кидать тротиловые шашки куда попало! Вспомнив о прапорщике, Толик чуть было не изменил первоначальный план – слишком уж был велик соблазн подключить к делу старого товарища. Однако Томский тут же одернул себя: появление в Рейхе на пару с этим славным авантюристом увеличило бы риск разоблачения по крайней мере вдвое.
Сборы закончены. Толик сменил сапоги на пару стоптанных, но еще крепких ботинок, а подаренный кшатриями бушлат – на потрепанную куртку и плащ-накидку. Из оружия – самый безобидный на вид нож, в карман – фонарик, а в вещмешок – связку сушеных грибов и фляжку с водой. Нищему собраться – только подпоясаться, а ему и надо выглядеть почти нищим. Не переиграть бы только-
Теперь оставалось разве что присесть на дорожку. Томский опустился на кровать и погладил подушку, на которой еще оставалась милая вмятинка – след от головы Елены. Подумать только: прошлой ночью он был самым счастливым человеком на свете! И вот какой-то безумец лишает его всего – жены, будущего ребенка, теперь надеясь отобрать у Томского еще и жизнь.
Томский с решительным видом встал, закинул за плечи рюкзак и вышел за дверь. На гулкой станции было пусто, как всегда в ночное время. Впрочем, не совсем. На скрип петель обернулся какой-то ребенок в камуфляжной куртке и черной бейсболке, которому давно полагалось сопеть на своей лежанке под присмотром мамы и папы. Приглядевшись, Томский понял, что ошибся. Этот малыш не нуждался в опеке старших. Это был Вездеход.
– Я сплю иль брежу? – насмешливо воскликнул Носов, увидев Толика в полной походной экипировке. – Граф Томский собственной персоной. Куда направляем стопы в столь поздний час, когда силы зла властвуют в темных туннелях безраздельно? И зачем герою этот тощий рюкзак? – Он посмотрел в глаза Томскому и догадался, что дела его плохи. – Все ясно… – с видом полного понимания мотнул головой коротышка. – Сваливаем из Полиса? А как же жена и дети?
Хотя настроение было паскуднее некуда, Томский не удержался от радостной улыбки. На ловца и зверь бежит! О лучшем спутнике нельзя было и мечтать. Он вытащил из кармана скомканную записку Корбута.
– Полюбуйся… Лена пропала… Мне теперь на Лубянку.
Не сговариваясь, они направились к выходу со станции. Толик в двух словах рассказал о похищении супруги и нападении на него самого в районе Полянки.
– Лубянка это только промежуточный пункт, – скептически хмыкнул Носов, удивительно быстро переварив полученную информацию. – Даю патрон за сто, что твоя подруга находится гораздо дальше – в логове самого ЧК. Там же, где и мой брат, – в Берилаге.
– Где бы она ни была, похитил ее именно твой комендант, – кивнул Томский. – Короче, этот ЧК мне нужен – живым или мертвым. Лучше мертвым. Если сын пошел в батю, то вступать с ним в переговоры нет никакого смысла.
– Сыночка я не понаслышке знаю… – задумчиво произнес Вездеход и замолчал, собираясь с мыслями. Воспоминания о Корбуте-младшем, судя по выражению лица карлика, были весьма болезненными. – Вертухаи Берилага схватили меня при попытке освободить Гришку. Я тогда отыскал на поверхности вентиляционную шахту и пролез на Площадь Подбельского по воздуховоду. А там клетки, длинные такие, с перегородками. В каждой из них по нескольку зеков. Наконец нашел брата. Даже успел с ним обменяться парой слов. Но у них там безопасность толково организована. Один цепной хрен из охраны лагеря, мать его, услышал, как я перепиливаю решетку. Пару зубов этому уроду я, конечно, удалил, но в итоге меня все равно повязали. Допрашивал сам комендант. В таких случаях он предпочитает пользоваться паяльной лампой. Иногда просто так, иногда – раскаляя на огне стальной прут…
Вездеход расстегнул верхние пуговицы куртки и показал круглые шрамы на груди.
– Смотри, Томский. Сектантская яма, о которой болтают все, кому не лень, тут ни при чем. Эти шрамы – автограф Чеслава Корбута. Все пытался дознаться, как я попал в Берилаг. Когда я вырубился, ЧК решил, что имеет дело с трупом, и оставил дверь своей берлоги открытой. Брата я не спас, но сумел выбраться из Берилага тем же путем, каким туда попал.
Томский машинально потрогал пальцем круглый бугорок на теле Носова и вдруг осознал, поверил, что Елена находится в страшной опасности. Как всегда в экстремальной ситуации, его охватила лихорадка: бежать, спасать! Не время распускать нюни, надо действовать быстро и решительно. Но идти на Лубянку нет смысла, это все равно что самому сунуть голову в петлю.
Нет, он не полезет в западню, а отправится прямиком в Образцово- показательный лагерь имени товарища Берия. Чеслав Корбут ищет встречи? Он ее получит! Только не там, где запланировал. Свои проблемы они решат прямо в Берилаге, и совсем не так, как рассчитывает дорогой товарищ ЧК. Это будет игра без правил. Тотальная война! Надо будет, он сам поджарит этого урода на его же паяльной лампе… Никаких правил, абсолютно никаких!
Анатолий аккуратно застегнул на Вездеходе куртку и похлопал его по плечу.
– Шпаги наголо, маркиз Носов, – сказал он решительным тоном. – Готовьтесь к бою. Вас ждут великие дела.
Глава 5. ЗАВЕЩАНИЕ ПРОФЕССОРА КОРБУТА
Станция Лубянка с момента ее переименования обратно в Дзержинскую превратилась в самый труднодоступный и засекреченный объект Красной линии. Дзержинская была кривой коммунистической пародией на Полис. Здесь тоже творили талантливые ученые, разрабатывались дерзкие проекты, делались важные открытия, изучались научные труды прошлого и писались новые.
Только вот Полис добивался улучшения жизни всех, кто жил в Метро, а задача созидателей с Дзержинской была значительно уже. Эти гении, вышедшие из шинели Железного Феликса, работали на спецслужбы и действовали исключительно для блага Красной линии. Разговоры о том, как осчастливить все метро, велись только в одном контексте и на одном условии – объединения всех станций на основе марксистско-ленинского учения. Само собой, под эгидой Красной Линии.
Дерзкий угон метропаровоза красноречиво продемонстрировал несостоятельность системы охраны Дзержинской. Раздувшихся от сознания собственной значимости красных генералов поснимали с должностей, а их место заняли молодые карьеристы, готовые ради продвижения по службе рыть копытом грунт в туннелях.
Новая метла вычистила с Дзержинской все проявления разгильдяйства. Двери, ведущие на поверхность, заварили до лучших времен. Кордоны в туннелях усилили людьми и укрепили технически – новыми рядами мешков с песком, из которых торчали стволы дополнительных пулеметов. Модернизировали и камеры для заключенных. Новое начальство тщательно обследовало подсобки на предмет лазеек. Старые двери заменили прочными решетками. Установили мощные лампы, освещавшие все уголки темниц снаружи и изнутри, а часовым строго-настрого приказали приближаться к решеткам только по трое.