Единственным островком цивилизованности, где хотя бы в качестве идеала провозглашалась любовь к ближнему, была христианская церковь. Тем не менее современник Фредегонды Бадегизил, епископ Ле Мана, без зазрения совести пускал в ход кулаки, а то и топтал людей ногами, приговаривая: «Раз я стал клириком, что ж мне, и не мстить за обиды?». Жена Бадегизила пытала людей, «целиком вырезала у мужчин срамные уды прямо с кожей живота, а женщинам прижигала раскаленной бляхой обычно скрываемые места на теле». Такое поведение осуждалось, но не считалось чем-то чудовищным.
Что касается быта язычников-норманнов, земляков Гамлета, — датчан, норвежцев, шведов, исландцев, — то в качестве примера приведем сцену из «Саги об Эгиле», относящейся примерно к концу IX или X веку.
Юный Эгиль и его приятель Торд играли в мяч против Скаллагрима, отца Эгиля. Игра шла с утра до вечера. На закате дня у Скаллагрима прибавилось сил (поговаривали, что он оборотень, а оборотни, как известно, к ночи становятся сильнее), он поднял Торда и так швырнул оземь, что переломал ему все кости, и тот сразу умер. После этого Скаллагрим схватил Эгиля. Служанка Торгерд Брак, рослая и сильная, как мужчина, закричала: «Озверел ты, Скаллагрим, на собственного сына бросаешься!». Тогда Скаллагрим отпустил Эгиля и бросился на нее. Она увернулась и побежала, Скаллагрим за ней. Так они выбежали на мыс, и Торгерд прыгнула со скалы в пролив. Скаллагрим схватил большой камень, швырнул ей вслед и попал между лопаток. После этого она больше не выплыла.
Вечером, вернувшись в усадьбу, Скаллагрим и все домашние сели за стол. «Эгиль не занял своего места. Он вошел в дом и подошел к тому человеку, который был у Скаллагрима надзирателем над работами и казначеем и которого он очень любил. Эгиль нанес ему смертельную рану, а затем пошел и сел на свое место. Скаллагрим не сказал на это ни слова, и все было спокойно, но отец с сыном больше не разговаривали, ни дружески, ни враждебно. Так прошла эта зима».
Королева Фредегонда со своим мужем, суас-сонским королем Хильперихом. VI век.
Поражает здесь даже не сам факт бытовых убийств, а их обыденность. И окружающие, и автор саги воспринимают подобное поведение как естественное — «все было спокойно». Неудивительно, что в хронике Саксона Грамматика Фенгон убивает брата в открытую, без затей, — поступок, конечно, не самый честный, но вполне приемлемый по нормам раннесредневековой морали. Единственное оправдание, которое он выдвигает, — жалость к королеве Геруте, которая якобы «терпела от мужа лютую ненависть. И брата он убил ради ее спасенья, ибо ему казалось нетерпимым, чтобы нежнейшая, без злобы, женщина страдала от тяжелейшей надменности супруга. И уверение достигло цели».
Но за шесть-семь веков, протекших между летописным Гамлетом и царствованием королевы Елизаветы, общественная атмосфера в Европе радикально изменилась. Французский историк Люсьен Февр, несколько упрощая реальный процесс, пишет: «Вдруг в конце XV — начале XVI столетия разражается революция: люди осознают свою интеллектуальную нищету. Они пускаются на розыски пропавших сокровищ, находят один за другим куски, разбросанные по библиотекам и чердакам монастырей; люди обретают способность пользоваться этими сокровищами, то есть героическим усилием воли снова обучаются читать на настоящей латыни, на классическом греческом языке и даже на древнееврейском, бесполезном для познания наук, но необходимом для толкования религиозных текстов.
Тогда наступает опьянение. Битком набитые античностью, внезапно поступившей в их распоряжение, эти гуманисты, осознав свой долг, принимаются за дело. Они призывают себе на помощь книгопечатание, которое только недавно изобретено. На подмогу им приходят новые, только что ими полученные географические знания, которые резко расширили их духовный горизонт — так же как и горизонт физический. И тогда из Пифагора вырастает Коперник, из Коперника — Кеплер, из Кеплера — Галилей».
Жизнь становится если не более легкой, то, по крайней мере, значительно менее грубой. С картин художников эпохи Возрождения на нас глядят уже не насупленные карточные короли или святые подвижники, а вполне реальные, изящные и лукавые красавицы, знатные сеньоры с интеллигентными лицами.
Англичанам — современникам Шекспира уже трудно представить открытое беззаконное убийство. В пьесе Клавдий (ипостась Фенгона) умерщвляет брата тайком, с помощью яда. А раз так, возникает необходимость объяснить, каким образом факт убийства становится известен окружающим.