Какой он заботливый, внимательный! Он идет где-то рядом, внизу, и от этого на душе спокойно и хорошо. Пусть осенний вечер, пусть кругом тьма, а ей хоть бы что. Вот бы сейчас оседлать Воронка и поскакать прямо с Кутуковой горы на Микулино…
Неизвестно к чему припомнилась в эту минуту глупая сценка в лугах за Окой, когда она, дурачась, едва не растоптала спящего Федю Воронком… Здорово в то утро схватились. А Федя все-таки был прав, и говорить нечего…
Проплывает Млечный Путь над обозом, и не поймешь — то ли воз колышется, то ли россыпь далеких светил копошится в небе. Но вот на звездный рой легли две тонкие черные линии — это провода высокого напряжения пошли за Оку. Воз на ухабах закачало сильнее.
— Хочешь есть? — вновь слышится снизу.
Голос Феди доносится глухо, как дальний крик паромщика.
— Нет, — отвечает она.
На самом же деле ей хочется есть. Хорошо бы теперь отведать пирога с капустой. Дома на столе, когда она уезжала, под скатертью остались горячие пироги — мать только-только вынула их из печи. Тогда отказалась, не захотела брать с собой, а теперь бы с удовольствием съела.
— Держи! — кидает ей что-то на воз Федя. Нащупала — сверток: три бублика и груша.
Вдоль обочины дороги, в темноте, мелькнул огненный росчерк — это полетел брошенный кем-то окурок. Кто-то сильно натянул веревку воза, сено зашуршало, и Наташа увидела взбирающегося к ней Федю.
— Замерзла? — спросил он.
— Было немножко, а теперь ничего. Твоя фуфайка согрела.
Федя прилег рядом и начал насвистывать «Подмосковные вечера», и пока Наташа ела бублики и грушу, он все насвистывал песню, обдумывая что-то.
— Куда задумала идти работать-то? — спросил вдруг Федя Наташу. — А то приходи к нам на ферму, буду помогать…
Наташа ничего не ответила, но ее молчание показалось парню обнадеживающим. Упала капля дождя, за ней другая, третья. Наташа ахнула и стала покрываться фуфайкой.
— Подожди, я сейчас дам плащ… — сказал Федя и стал снимать его.
— Ты с ума сошел!
— Бери, бери, а я в сено зароюсь…
— Да ты что, в самом деле, Федька!..
Дождь-скоропад припустил вовсю. Федя накинул на Наташины плечи плащ и стал забираться под сено.
— Иди сюда, а не то я верну сейчас плащ!
Федя что-то буркнул и засмеялся.
— Иди же, вдвоем можно укрыться! — настойчиво и категорично сказала Наташа. Федя подумал и, чтобы не обидеть ее, воспользовался краешком плаща.
— Да ты ближе садись, вот чудак, я ведь не кусаюсь! Да вот и на плечо тебе льет.
Федя опять засмеялся и юркнул с головой под плащ. В укрытии было уютно: тянуло горьковатым душком засохшей повители, а рядом ощущалось теплое Наташино дыхание, пахло грушей и бубликами, которые она ела.
Дождь, как только Федя укрылся с головой, забарабанил дружно, будто кто-то развязал мешок гороха. Наташе захотелось пошутить. С трудом подавив короткий смешок, она протянула руку к Фединому плечу, стала щекотать его и вдруг, ни с того ни с сего, поцеловала! Федю будто обожгло огнем: что это — насмешка, очередной Наташкин трюк?..
— Ты что, белены объелась?
Наташа молчала. Рука ее какой-то момент продолжала лежать на плече парня, и она почему-то в этот миг вспомнила о Борисе, но мысль о нем мелькнула и скрылась, как скрывается гривенник, брошенный в гремучий весенний поток…
Феде стало душно, и он слегка распахнул плащ. Дождь пронесся, в небе, словно обмытые, вновь засверкали звезды.
— К Микулину подъезжаем, — сказал он и распахнул намокший плащ шире. Теперь и Наташе хорошо стали видны и небо и Ока. На излучине горел красный огонек бакена, немного правее второй, третий…
«Освещают путь пароходу, — подумала Наташа. — Хорошо, если бы и человеку светили такие огоньки, уж тогда б не свернул он в темный проулок, а шел всегда светлой улицей…»
Федя тоже поглядывал на огоньки: «Темная ночь и бакены… — Осторожно освобождаясь от Наташиной руки, лежавшей на его плече, он подумал: — Светят они, чтобы пароход не сел на мель, чтоб не разбился случайно…»
Глава XVII
Микулино… Знакомо шумят березы. Будто век не была Наташа дома. Не успела переступить порог — куча новостей: девчата на ферме, даже Катя Зорина ушла из библиотеки в доярки. Чудеса! «Всегда я отстаю, — подумала Наташа, грея руки о затухающий самовар. — Почему я такая? Завтра же пойду к Нилу Данилычу, буду проситься на ферму. Нет, не проситься — заберу у Вани путевку, и все будет законно».
И вот она среди подруг. Как болит, как ноет с непривычки поясница. Аленка восхищалась — романтика. «Глупо. Никакой тут романтики, просто куча навоза и сквозняки», — сердится Наташа. Впрочем, не в этом дело, нет: Наташе хочется все изменить и доказать, что она не белоручка.