Уилл:
Как высоки цены на тех торгах, Генрих и Уолси узнали из первых рук, попытавшись сначала купить императорские выборы 1517 года для Генриха, а потом, в 1522 году, — папские выборы для Уолси. Такие должности доставались недешево, и Гарри, так же как его напыщенный отъевшийся канцлер, попросту не пожелал выплатить полную рыночную стоимость. Порой Генрих проявлял наследственную склонность к неразумной скаредности — может, когда его обуревали сентиментальные воспоминания об отце?
Генрих VIII:
Удовлетворенный успешно проведенными переговорами, король перебрался в свои смертные покои. Он удалился туда вскоре после наступления нового — 1509 — года и уже больше ни разу не покидал их. Местом земного упокоения он избрал опочивальню Ричмондского дворца.
Однако видимость его благоденствия всячески поддерживалась. Король не умирал, он лишь испытывал недомогание; не одряхлел, а всего-навсего переутомился и просто нуждается в отдыхе. Ежедневно он посылал за мной, и я проводил по нескольку часов у его постели, но отец упорно отказывался доверить мне нечто важное. Он должен был до конца сыграть свою роль, как и я свою.
Мне не следовало замечать его расточительной уступки угасанию жизненных сил: в опочивальне жарко горел наполненный поленьями камин и стояла африканская жара. Тем более запрещалось выказывать недовольство удушливым запахом ароматических добавок и ладана, заглушавшим тяжелый дух смертельной болезни. Самым противным, почти тошнотворным казался там аромат роз, но в результате я привык и к нему… до известной степени. Мне полагалось всегда быть бодрым и жизнерадостным, проявляя бездумную невосприимчивость и черствость, кои однажды предрек мне отец.
Шикарные большие окна с множеством мелких прозрачных стекол, сверкающих чистотой, подобно драгоценному, оправленному в рамы хрусталю, закрывали плотные портьеры, которые не пропускали яркий свет. Со своего ложа отец мог бы видеть луга и небеса, но предпочел отказаться от этих красот. Он лежал на объемистой кушетке, обложенный подушками. Рядом неизменно высилась стопка чистых платков. Иногда больной начинал вялый разговор, а чаще молча и печально созерцал распятие над маленьким алтарем, устроенным в дальнем конце опочивальни. Король стал крайне набожным, как все Ланкастеры, — хотя не столь безумным, сколь его предшественник Генрих VI.
— Вчера во время трапезы я заметил у вас в руках странную вилку, — внезапно прошелестел он.
Его голос звучал так слабо, что я с трудом расслышал его.
— Верно, — ответил я.
Вся молодежь при дворе уже пользовалась вилками.
— Французская мода, — мечтательно произнес он. — Французы бывают чертовски изобретательны. Надо же додуматься до такого — есть миниатюрным трезубцем… М-да… хитроумное новшество. Король Франции когда-то помог мне спастись от гибели. Вам известно об этом?
— Нет, сир.
Почему старики всегда так многоречивы? Разумеется, тогда я поклялся, что сам никогда не буду таким.
— Когда я жил в изгнании, король Ричард подкупил герцога Бретани, вернее, герцогского казначея, Пьера Ландуа. В обмен на мою жизнь он обещал Ландуа доходы не только от моего графства в Ричмонде, но и от владений всех моих сторонников. Ха!
Легкий смешок вызвал у отца приступ удушливого кашля. Он завершился жуткими булькающими звуками. На простыни выплеснулась кровь. Отец помотал головой и передернулся от холода.
— Позвольте, я достану еще одно покрывало для вас, — быстро проговорил я, взяв сверток, положенный в изножье.
Разворачивая его, я не сразу понял, что это. У меня в руках оказалась львиная шкура, сохранившаяся с того устрашающего представления с мастифами, что король устроил много лет тому назад. С кушетки свисал длинный львиный хвост с кисточкой на конце, похожей на декоративную.