Мне уже исполнилось семнадцать, приближалась пора потрясений и битв, но я опасался, что не сумею выдержать их с достоинством и изяществом.
Однако страхи мои сменились покорностью судьбе. Чему быть, того не миновать. Изучая жития святых, я узнал, что Августин Блаженный взывал к Богу: «Дай мне целомудрие и воздержание, но не сейчас». Господь уважил его просьбу, даровав ему святость в конце жизни. Так ведь и я тайно желал стать королем, «но не сейчас»! Всемогущий не услышал моих молитв. И мне, не успевшему обрести достаточно сил и знаний, придется надеть корону. Я ждал этого поворота судьбы, как осужденный ждет удара палача.
Смерть подкрадывалась к отцу мягко и незаметно, точно вор. И час, отрезавший мое прошлое от настоящего, пробил.
Еще три дня я каждое утро приходил в покои больного. По правде говоря, там уже слабо ощущалось его присутствие, вокруг роились придворные, которым вменялось в обязанность ухаживать за умирающим монархом. Линакр и еще двое лекарей постоянно дежурили у его постели. Рядом безотлучно находились два священника: одному надлежало выслушать последнюю исповедь, а другому — провести соборование, в то время как третий монотонно и беспрестанно бубнил молитвы у алтарной ниши в дальнем конце опочивальни. Вокруг топтались законники, желавшие обсудить с королем традиционную амнистию для арестантов, которые не совершили особо тяжких преступлений. Непрерывным потоком, как вереница муравьев, сновали туда-сюда сиделки и слуги, поставляющие пищу, лекарства и салфетки. Заглядывал, чтобы посовещаться, даже Торриджано, флорентийский скульптор. Отец заказал ему надгробный памятник для своей будущей усыпальницы в Вестминстерском аббатстве, где уже несколько лет строилась его погребальная капелла. Отец продержался до самого конца.
Нам о многом не удалось поговорить, и, несомненно, он намеревался еще раз серьезно побеседовать со мной, однако по привычке откладывал это напоследок. Не имея опыта в столь скорбном деле, король не осознавал, что вскорости у нас не будет ни времени, ни возможности для уединения. Так и случилось. Мы с Марией (Маргарита, шесть лет назад обвенчавшаяся в шотландским королем Яковом IV, жила теперь далеко на севере) стояли рядом с кроватью, испытывая неловкость и смущение. Отец не сводил с Марии полузакрытых глаз, он очень долго взирал на нее, должно быть, видел в ней материнские черты. Сестра тогда была хрупкой тринадцатилетней девочкой.
На четвертый день состояние больного заметно ухудшилось, он уже едва дышал. Обложенный горами подушек, которые высились наподобие зловещего трона, он напоминал обтянутый кожей скелет, и бледность его лица соперничала с отбеленными простынями и салфетками. От стоящей рядом курильницы с розовыми лепестками поднимался ароматный дымок, но он больше не вызывал у короля приступов кашля. Я, стараясь почти не дышать, с трудом подавлял рвотные позывы, порождаемые этим резким запахом.
Отец жестом показал, что хочет говорить со мной, и я наклонился поближе к изголовью.
— Я забыл, — прошептал он, обдав меня гнилостным дыханием. — Дайте обещание сражаться с неверными. — Он помедлил. — И еще… У вас не должно быть друзей.
Не дождавшись моего ответа, отец тихо продолжил:
— Вам известно о де ла Поле. Он опасен. Но и доверительные отношения могут стать лазейкой, через которую проникнет измена. Не приближайте к себе никого. Король друзей не имеет.
Я почувствовал к нему глубочайшую жалость. Его странная бродяжническая жизнь совершенно лишила его друзей детства, связь с которыми порой сохраняется до самой смерти. Я глубоко благодарен судьбе за то, что она подарила мне Карью, Невилла, Генри Куртене… С ними я не чувствовал себя обездоленным и дорожил нашей дружбой. Я помню, с какой неизменной и бурной радостью размышлял о ней. (И решил честно написать об этом именно из-за их последующей измены. Хотя мог бы, разумеется, представить себя более дальновидным и осторожным.)
— Я не могу жить отшельником, — еле выдавил я.
— Тогда вы не сможете стать королем, — чуть слышно отозвался он. — Я теперь вижу, что вы рождены для иного. Вы оказались правы… Сие есть Божий выбор. И вам следует…
Ему не дал договорить сильнейший приступ кашля, из его горла хлынула кровь, окропив кровать и пол.
— Священника… — прохрипел король и, запнувшись, выдохнул: — Уолси.