— А знаешь, Паша, — сказал однажды Арамата, любивший в свободное время почитать мифы и сказки народов мира. — Япет… Япет — это ведь отец Прометея. А Япетонский — значит сын Япета. То есть ты — как бы Прометей, Паша. Прометей принёс людям огонь, а ты — знание. Иначе — свет. А свет куда лучше огня, Паша-сан.
— Знание о чём? — поморщился Япетонский.
— О смерти, Паша. А без знания о смерти невозможно знание о жизни.
— Знаешь, Арамата, иногда мне кажется, что ты говоришь непостижимо умные вещи, а иногда — так же непостижимо глупые. И вот сейчас я не пойму, то ли это глупость, то ли…
— А они рядышком, Паша-сан. Под ручку друг с другом ходят. Одна споткнётся, другая поддержит…
— Вот и теперь — не понимаю…
— Всё ты понимаешь, Паша-сан. Только признать не хочешь. Потому что тогда ты станешь таким же дурнем и таким же мудрецом, каким кажусь тебе я…
Так, с лёгкой руки узкоглазого Араматы, Япетонского стали называть Прометеем. Сперва — ближайшие соратники, а потом — и противники.
А в последнем разговоре, о котором сохранились свидетельства, Япетонский будто сказал другу:
— Знаешь, мудрый глупец Арамата, а может, Прометей и зря научил людей пользоваться огнём. Они ведь не только стали согревать и освещать свои жилища и готовить вкусную еду, но и жечь на кострах других людей.
— Но ведь это происходит реже, чем приготовление пищи?
— Разве это соотношение сможет утешить хоть одного из сожжённых? Или оправдать убийство?
— Ты боишься, что так же будет использовано то знание, которое ты нашёл? — улыбнулся Арамата.
— А разве изобретатель не ответственен за то, как будет использовано его изобретение? Вот, скажем, водородная бомба…
— Или садовая лопата, Паша-сан. Изобретатель садовой лопаты ведь хотел просто выращивать цветы и овощи. Виноват ли он в том, что с помощью лопаты иногда совершаются убийства и закапываются мертвецы?
3. БОГИ.
— Ну как? — Мишель щедро и небрежно плеснул рубиновую жидкость в роскошный инкрустированный золотом бокал. Несколько капель упало на золотистый шёлк скатерти, расстеленной прямо на песке.
— Вкусно, — Петер покатал во рту глоток терпкого вина, распознавая и отделяя друг от друга ароматы, смешанные в изумительный коктейль.
— Настоящее, — сказал Мишель. Поднял бокал, прищурился, разглядывая на свет.
— Виноград должен быть настоящим, а не из пробирки или оранжереи. Впитать солнце, ветер, воздух, радоваться теплу, учиться стойко переносить холод. Тогда получается хорошее вино. А не эта… синтетика…
— Я раньше и не пробовал такого…
— Теперь напробовался? — Мишель усмехнулся, Петеру почему-то стало неловко под его взглядом. — Дорого. Недоступно простым смертным. Только богам — теперь… Виноградников-то осталось раз-два — и обчёлся. И содержание в копеечку влетает. Экосистема-то вся поломана. У меня есть несколько проектов, чтобы попытаться восстановить, хотя бы частично… хотя бы начиная с виноградников на юге Франции…
— Знаю, — усмехнулся Петер. — Я видел, чем ты занимался на оборудовании вверенной мне лаборатории за эти два года… А твой отец — он, что, не знает, что ты учился в университете?
— Ещё чего! Не учился, друг Петер, а пил, буянил и гулял с хорошенькими студентками.
— А на самом деле — в библиотеку — и работать, работать, работать?
— Мимикрия! — Мишель важно поднял тонкий палец, обвитый перстнями. Друзья рассмеялись.
— Мишка, а ты когда понял, чем я занимаюсь на самом деле?
— Когда ты попросил информацию о Япетонском… Нет, не так… Когда ты меня спросил потом, правда ли, что Япетонского пытались убить после его выступления, но не смогли? И только через несколько лет сумели подобраться к нему и застрелить — по старинке, как в древних мафиозных фильмах. Тогда я понял, что тебя на самом деле интересовало, правда ли, что Япетонский смог сломать свой чип.
— Плохой из меня боец Сопротивления…
— Да ладно тебе, Петька. Кроме меня, ведь никто не догадался. Ведь ты и был в этом Сопротивлении всего полгода. Кстати, мы вполне имели шансы встретиться. Я там варился лет пять.
— Ты?! А Владлен Викторович… твой папа… он что, не знал?
— Мимикрия! А если серьёзно, друг Петер, когда с детства изображаешь клинического идиотика, озабоченного шмотками и модой, на тебя просто особо не обращают внимания. Ну, ладно. Прощальный ужин объявляю закрытым. — Мишель размахнулся и выплеснул остатки вина на мокрый песок. Следующая волна с недовольным шипением слизала тёмное пятно.
— Слушай, ты так говоришь… Может, отложим? Или вообще…
— Что — вообще, Петька? Знаешь, почему и когда я ушёл из Сопротивления? Когда узнал их программу. Демократии и гласности — вот чего они хотели. Просто сказать всем, что время жизни определено и контролируется. Знаешь, чем бы это закончилось? Очередной сменой власти. А новая власть устроила бы торги, лотереи и системы поощрений из дополнительных лет жизни. Эта система ценностей была бы куда как сильнее, чем денежная. Академиков бы премировали пятью годами дополнительной жизни, у преступников отнимали бы эти годы. Дни, часы, минуты и годы можно было бы продать или купить. При известной ловкости система, выстроенная на таких отношениях, практически всесильна и незыблема. Представляешь, какой кошмар?
— Как-то не думал… А разве не этого хотел Япетонский?
— Поправка. Япетонский хотел свободы. Чувствуешь разницу? Не демократии и гласности — а свободы. А ты чего хочешь? Ты ведь теперь тоже наш, Петька. Бог. Тебе — чего надо?
Петер вздохнул.
— Знаешь, Мишка, сначала, когда я попал сюда, я… ну… думал иногда: а может, ну его всё? Чего мне в самом деле ещё? Буду себя хорошо вести — буду жить долго и счастливо, Владлен Викторович, глядишь, ещё и преемником сделает… А потом представил, как я сам в руке миллионы жизней держу и определяю, кому и сколько жить… Это ведь ещё и понравиться может, со временем… Бр-р…
— Это потому, что ты, как и я, не хочешь быть богом, а хочешь остаться человеком. На двух ногах, как сказал бы Япетонский. Свободным человеком. Потому что бог — это раб. Он стоит не на своих ногах. В стремлении забраться выше других по склонённым головам своих рабов он оказался зависим от этих склонённых голов. Если они поднимутся — он упадёт. Он раб. Раб своего величия и тех, кого он сделал рабами. Запиши это потом, Петька, ладно? Для истории. Хорошая ведь мысль — не хуже, чем у Япетонского про две ноги, а?
— Слушай, а может, всё-таки в другой раз?.. Да и вообще-то изобретатель должен испытывать своё изобретение на себе…
— Мы уже это обсуждали. Только на друзьях-добровольцах, чтобы самому суметь оценить результат и в случае неудачи изобрести что-нибудь новенькое. Ну, давай уже. А то я это сделаю сам и могу что-нибудь напутать.
Петер вздохнул и распаковал вторую наглухо закрытую корзинку для пикника, размотал провода, закрепил присоски на висках Мишеля.
— Потом я сделаю портативную модель. И дистанционную…
— Ага, ага… я хоть почувствую чего, когда эта штука сломает мой чип?
— Не знаю, Мишка. Я же говорил — не знаю. Если она вообще сработает…
— Ну да… ты говорил, вероятность летального исхода — пять процентов, вероятность мозговых нарушений… Надеюсь, ты это всё точно посчитал? Ладно, ладно… Знаешь, что хорошо? Если я стану идиотом — этого никто не заметит, кроме тебя. Ну, включай уже, что ли! Поехали, как сказал первый человек, ломая предел, положенный богами, не давшими ему крыльев… Поехали!!!