И теперь, стоя над жирным перепуганным боровом, который мнил себя хозяином этого города, они видели перед собой лишь перепуганного толстяка, который был не сильнее и не лучше, чем кто-либо другой из жителей Колдберга. Просто самый отмороженный, бесчестный и хитрый, не более.
— Да, я знаю о ком вы говорите! — пропищал он. — Чмо такой, с тонкими усиками и смазливым крысиным лицом. Да, он бывал у меня…
И сжался ещё сильнее, понимая, что если сейчас всё расскажет, то он покойник. Правда, если он не расскажет, его тоже не ждало ничего хорошего. Будто стремясь это продемонстрировать, Пату крутанула пальцем, создавая у его ног небольшого крольчонка. Кондрат ещё не видел, на что такой маленький зверёк способен, когда их много, однако у него были все шансы увидеть это воочию.
— Они убьют меня, — чуть ли не плача, пропищал он.
Забавно видеть, как отважные и крутые люди, которые не боятся никого и ничего, вдруг становится такими слабыми и беззащитными, едва встретят соперника, который им не по зубам. Кондрат ни раз и ни два видел таких людей, готовых избить за косой взгляд даже ребёнка, но засовывающих в жопу язык, едва завидев того, кто может им оторвать руки и ноги.
Оттого ещё тошнотворнее они выглядели в его глазах. И пусть Кондрат соблюдал формальности, жалости к таким ублюдкам у него не было от слова совсем. Наверное, именно поэтому он не вмешивался, когда заговорила ведьма.
— Тебе лучше не знать, что сделаю с тобой, я если ты не расскажешь, — невозмутимо спокойным голосом произнесла Пату.
Феликс, как бы он недолюбливал Пату, в этой ситуации не вмешивался. Насколько он не недолюбливал её, но этих подонков он ненавидел ещё больше.
— Послушайте…
Но никто его слушать не собирался. Кондрат кивнул, и через мгновение это самый крольчонок начал рвать ногу толстяка своими маленькими зубами, буквально отгрызая конечность. Выглядело это жутко и мерзко, отчего ещё более пугающе. Толстяк визжал, бился, но не мог даже сдвинуться с места, прикованный ледяными цепями к полу.
— Я СКАЖУ! Я СКАЖУ!!!
Кондрат поднял руку, останавливая Пату, и присел перед ним на корточки.
— Я слушаю.
— Этот щёголь — человек нашего мэра! — просипел толстяк, обливаясь потом и глядя на него бешенными от ужаса и боли глазами.
— Мэра? — переспросил Кондрат.
— Да! Мамой клянусь! Это человек мэра! Нашего графа!
Кондрат и Феликс переглянулись.
А вот это уже было плохо. Всё несколько усложнялось настолько, что помощи теперь попросту неоткуда было ждать.
Граф был чуть ли не царь и бог… хотя почему чуть ли? Он был и тем, и другим в городе, который находится далеко от цивилизации на землях, которыми сам же и владеет. Да, граф подчинялся императору, подчинялся законам, но где император с законами, а где он? Это всё далеко, а он здесь, с властью, силами и деньгами.
К чему это всё — единственный способ передать весточку о происходящем было отправить специальное письмо или отправиться самому в столицу, на поезде или по дорогам. Другой связи здесь ещё не изобрели. Но станция была здесь, в городе, и контролировалась графом. Покажутся там и уже никуда не уедут. Дороги тоже легко контролировать — тут не леса, голые заснеженные земли, где негде спрятаться.
Можно было пробиться с ведьмой, но если граф поймёт, что они вырвались, то хрен знает, что он предпримет с артефактом, который может просто убить всё живое в округе. К тому же, зачем прорываться, если можно наоборот — врываться…
— Что думаешь? — спросил Феликс.
— Выбор не так уж и велик, — пожал плечами Кондрат. — Или из города за помощью, или в город за графом. И то, и другое — риски потому, что теперь он вряд ли нас отпустит отсюда живыми. Отпустит, и сюда придёт армия, он это прекрасно понимает.
— Второй вариант, как я понимаю, взять его, — взгляд Феликса скользнул по Пату. Было понятно, что без неё это дело не провернуть.
— Как вариант, — пожал плечами Кондрат. — Пату, ты с нами?
Она скользнула взглядом по Кондрату с Феликсом, после чего перевела его на толстяка, который в ужасе жался к полу. Её голос, как всегда, был тихим и невозмутимым.
— Мне всё равно.
Хотя всё равно как раз-таки ей не было, и Кондрат это отчётливо видел. Было бы всё равно — она бы здесь не стояла. Для неё это было личное. Её народ и люди, её дети — все они стали жертвой амбиций одного единственного человека. И даже несмотря на то, что её просили сильно не перебарщивать, она шла своим путём, явно имея теперь личные счёты с теми, кто решил использовать её народ, как какую-то вещь, для экспериментов.