А потом его выдернуло. Внезапно и сильно вырвало из цепких объятий смерти назад, и он наконец погрузился во тьму, беспокойную и безопасную.
Сколько прошло времени в этом состоянии, Кондрат ответить не мог, но в следующий раз, когда он пришёл в себя, то мог точно сказать, что открыл глаза в реальном мире.
Его тело горело, а зрение не могло сфокусироваться. Всё вокруг казалось размытым, словно через толщу воды. Тело горело, болел каждый сустав, каждая кость. В голову будто положили целый ворох раскалённых углей, которые медленно запекали ему глаза. Он попытался что-то сказать, но из горла вырвался лишь невнятный хрип. Горло обожгло сухостью, словно наелся песка. Почти сразу чьи-то ледяные руки мягко подхватили его за затылок, помогая поднять голову и к губам подступила вода.
Кондрат выпил её до дна, несмотря на мерзотный вкус. В таком состоянии выбирать не приходилось, да и он не заметил его, пытаясь утолить душащую жажду. Вод закончилась, и ладони так же настойчиво вернули его обратно в горизонтальное положение. На лоб легло что-то мокрое и холодное, даря маломальское облегчение, и он снова отключился.
Так повторялось несколько раз. Кондрат просыпался, ему помогали попить, после чего возвращали обратно. В эти короткие промежутки просветления он видел лишь очертания места, где оказался, с каждым разом всё чётче и чётче: куполообразную крышу, людей, которые оказывались около его кровати, их лица, но недостаточно долго, чтобы осознать всё это.
Кондрат продолжал проваливаться в беспамятство.
Он пробудился.
В этот раз всё было иначе. Кондрат просто открыл глаза и чётко осознал, что окончательно вернулся в реальность. Сонливость отступила быстро и безапелляционно, наконец очистив разум.
Он лежал на кровати, отгороженный от остальной части юрты пологом из плотной ткани, словно в больничной палате. Рядом стоял небольшой деревянный тазик с водой, на краю которого лежала тряпка.
Здесь пахло травами и кровью. Кондрат попытался осторожно сесть, и у него это получилось с первого раза, однако в голове почти тут же ухнула глухая боль. Всё тело ощущалось каким-то вялым, все движения казались немного ватными и даже пальцы, двигались медленно, как-то нерасторопно и запоздало.
Немного привыкнув к своему состоянию, Кондрат осторожно откинул одеяло и осмотрел себя. Тело как тело, ничего не изменилось, если не считать, что он был почти полностью перебинтован. Грудь была полностью перевязана, парочка повязок на ноги и почти полностью обмотанная левая рука. Кондрат осторожно подвигал конечностью, но нет, двигается, значит не всё настолько страшно. Лицо тоже было перебинтовано, но Кондрат уже давно не волновался о внешности: есть можно, дышать можно, видят оба глаза и на том спасибо.
Он немного подумал, после чего уже собирался встать, когда полог отодвинулся в комнату заглянула женщина, которая, наверное, была возрастом с самого Кондрата. Чёрные волосы уже давно были испещрены сединой, а на обветренном холодными ветрами лице проглядывались морщинки.
Её чёрные глаза недовольно пробежались по Кондрату. Она произнесла что-то непонятное строгим голосом, подойдя ближе и безапелляционно надавив ему на грудь, чтобы положить обратно на кровать.
— Я хочу поговорить с вашей главной, — произнесён, удивившись, каким хриплым и слабыми был его голос.
Женщина вновь произнесла что-то строго, ещё настойчивее пытаясь его уложить, а Кондрат всё равно сопротивлялся.
— Позовите вашу старейшину.
Женщина подняла тон. На её возмущённый голос в комнату заглянула ещё одна женщина, и та явно жаловалась ей на Кондрата, который, по её скромному мнению, вредничал, как ребёнок. То тоже начала что-то говорить, и уже вдвоём чуть ли не силой они уложили его обратно и укрыли.
Вторая вышла, а первая начала что-то смешивать из бутыльков, которые принесла с собой, и потом спаивать это Кондрату. Только сейчас, полностью придя в себя, он в полной мере ощутил, насколько вкус был мерзким. Горьким, кислым с неприятным травянистым осадком, который оставался во рту. Но рассудив, что травить его просто так не будут, Кондрат беспрекословно всё выпил.
А затем настало время перевязки.
По тому, что рядом оказались ещё три женщины, Кондрат осмелился предположить, что уход за больными было вотчиной именно женщин. Они не показывали даже доли стеснения к его обнажённому телу, деловито снимая старые повязки и надевая новые, позволяя ему самому увидеть, как сильно он успел пострадать.
На груди появилось несколько глубоких порезов, как от когтей. На ноге были колотые раны, размер которых можно было сопоставить с неплохим таким такого мясницким ножом, а левая рука и вовсе вся была искусана до мяса. Кондрат даже не смог посчитать, как много было на ней укусов: одни принадлежали явно людям, а вот другие больше походили на звериные. Про лицо он ничего не мог сказать.