— Не всё. Вы сказали, что у вас было хорошо до поры до времени, пока не появилась Шейна и вы не узнали о её интимной близости. А что было после?
Женщина напротив поморщилась. Отвела взгляд, пытаясь всячески спрятать от Кондрата глаза. Он уже думал повторить вопрос, когда она наконец ответила.
— А что могло быть после, когда он уделял ей внимания больше, чем мне? Везде, и в жизни, и в постели? Мы стали отдаляться.
— И тем не менее, вы с ним говорили в последнее время, и он вас выслушал, — заметил Кондрат.
— Я этого не говорила, — тут же ответила графиня.
— Но дали понять, что разговор таковой имелся. Как так получается, что вы отдалились, стали меньше общаться, но всё равно вы смогли с ним поговорить?
— Я его жена. Я не могу поговорить со своим мужем? То, что он трахает свою молоденькую служанку, воздвигает между нами неприступную стену?
— Нет, но вряд ли он бы стал вас слушать. Возможно, отдалившись, он бы мог вам как-то грубо ответить, дать понять, что ему не интересно, что вы говорите, — произнёс Кондрат, внимательно следя за реакцией графини. — Мог поднять голос или прогнать вас вовсе. Или поднять руку, будучи в последнее время в плохом настроении. Вы бы чувствовали себя подавлено, не так ли? Преданной? Брошенной? Униженной? А женщины далеко не всегда прощают такое…
— Хватит… — просипела она.
— Они могут в ту же секунду поступить очень импульсивно и грубо ответить, высказав всё в лицо. А могут в сиюминутном порыве сразу перейти к действию, даже не понимая, что они творят. Куда вам приносят ужин? Я слышал, что он был у вас в комнате. Бокалы, тарелки, вилки, ложки… ножи…
— Достаточно… — уже жалобнее произнесла графиня.
— Ножи. Нож. Например, кухонный, который забыли убрать с подноса на ночь глядя. Взгляд, мысль, и уже всё в голове сложено. Лишь дойти до кабинета, откуда он выходит. Может перекинуться ещё парой слов, попытавшись его убедить, понять вас, но он отворачивается и уходит, а вы теперь не своя. Он к вам спиной, и вы приступаете за дело.
— За что мне всё это… — разревелась теперь уже женщина, спрятав руки в ладони.
— Не с первого раза, но нападение со спины, да ещё и с ножом облегчает задачу. А потом осознание и паника. И первая мысль — бежать. Бежать в собственные покои, которые рядом, где можно спрятаться. Где есть камин, чтобы сжечь запачканные кровью вещи. И никто бы не успел заметить. Так о чём вы говорили, госпожа Хартергер? Принял он ваши условия или нет?
— Как вы можете… — прорыдала она сквозь ладони. — Я бы никогда такого ему не пожелала…
— Но от любви до ненависти один шаг, не так ли? К тому же, что с наследством? Четвёртый раз жениться вряд ли выйдет, а у графа не было заинтересованных родственников. Всё перейдёт в руки ваших сыновей, но перед этим был только один человек, кто будет владеть всем. Кто может сделать так, что его не оставят как в прошлые разы. Наконец обрести свободу, перестать быть пешкой в чужих играх. Желание освободиться могло стать сильнее, когда всё вокруг уже давно разрушено и испорчено.
Кондрат забивал один гвоздь за другим. Не из-за жестокости и не ради удовольствия. Он пробивал её оборону, ломал графиню, пытаясь выудить если не признание, то правду, но эта картина… Она вырисовывалась в голове сама собой, идеально составленное убийство с мотивом и возможностями. Кондрат буквально видел, как это могло произойти. Не хватало лишь какой-то мелочи, а именно доказательств.
Он смотрел на женщину напротив, ссутулившуюся, безудержно рыдающую, прячущуюся за собственными ладонями от правды. За какие-то минуты она потеряла свои силы и возможность прятаться за титулом, который позволял людям слишком многое. Просто уставший разбитый жизнью человек, которому не повезло и которому не помог даже титул.
Она плакала, а он сидел и молча наблюдал за ней. Сколько раз он наблюдал подобную картину, прежде чем отправить за решётку человека? Глядя на людей, на тех, кто однажды хотел жить лучше, хотел вырваться на свободу сквозь мрак и тлен или оступился из-за глупости. Ты чувствуешь сочувствие, жалость, даже понимаешь их, понимаешь, что они чувствуют, но… правда в том, что они убили. Убили, потому что решили, что их жизнь заслуживает большего, чем их жертвы.
Кондрат терпеливо ждал, пока графиня отплачется. И с прошедшими минутами она постепенно успокаивалась, затихал плачь, она всё чаще шмыгала носом, и наконец взглянула на него красными мокрыми глазами.
— Легка меня было обвинять, мистер Брилль? — хрипло спросила она, подавляя новые порывы разрыдаться.