— В данный момент я лишь обрисовал ситуацию, как она выглядит, пока вы не начнёте говорить.
— Говорить… вы никогда не были и не будете на моём месте. Вы лишь сыщик, которому надо добиться правды. И вам плевать. Вы просто живёте, и вам не понять меня…
— В чём именно?
— Что такое быть женщиной. Что такое быть беззащитной. Что такое быть женой, которая остаётся один на один с мужем, и кричи — не кричи, и никто не придёт к вам на помощь. Все просто скажут, что такова семейная жизнь. Вас не избивал первый муж вплоть до того, что не осталось собственных передних зубов, не насиловал второй муж в пьяном угаре, молотя при этом головой о стол. Гейр был добр ко мне. Он не был ни верным, ни внимательным, ни умным, но он был человеком. Относился к другим, как к людям и считал, что я его вещь. И мне этого было достаточно. Достаточно, что меня не унижают и не колотят. Достаточно настолько, что я родила ему двух сыновей и не испытывала к ним отвращения. Но Гейра теперь нет, есть я, есть мои дети и есть скорбь, о которую вы вытерли ноги.
Кондрат хотел сказать, но она подняла руку, прося его молчать.
— Это ваша работа, ломать людей, не так ли? Вы ведь даже не испытываете удовольствия от этого всего. Вам просто всё равно. Вы уже мертвы. Вам плевать на меня, на всех и даже на себя. Взгляните в зеркало, там оживший труп человека, который больше ничего и никого не хочет, поэтому вы хватаетесь за работу, как за единственную соломинку своего собственного смысла жизни, — она очень невесело усмехнулась сквозь слёзы. — Мне даже жаль вас, мистер Брилль. Меня сломали, но дали шанс однажды подняться. У вас этого шанса никогда не было. И вы так и останетесь пустым человеком, который умрёт в одиночестве, понимая, что заменил свою жизнь работой. И сейчас, когда мне больно, когда мне хочется просто умереть, я просто смотрю на вас, и мне становится легче. Легче от того, что после всего я живая в отличие от вас. Оттого я благодарна Гейру, что при всех своих недостатках он не дал мне стать такой же, как вы…
Она шмыгнула носом и совсем не по-графски вытерла лицо рукавом собственного платья, которое впопыхах надела на себя перед его приходом.
— Мы все однажды умрём, Ваше Сиятельство, — произнёс Кондрат негромко. — Я, вы, все. Я просто делаю, что должен.
— Потому что за душой у вас больше ничего нет, — ответила она, грустно улыбнувшись. — Мне жаль вас. И жаль, что вы отсюда уедете с ничем, потому что я не отвечу ни на вопрос о том, удалось мне поговорить с графом, ни с доказательством моей вины. Сегодня не ваш день.
Они молча смотрели друга на друга. Какие-то потерянные и уставшие.
— Вы не признаетесь, — подвёл он итог.
— Не в чем. Я не убивала его. У меня просто не было на это причин, и у вас нет доказательств. И вы их не найдёте.
— Тогда, возможно, мы встретимся вновь.
— Возможно… — не стала отрицать она.
Кондрат встал и направился к выходу.
— Всего доброго, Ваше Сиятельство.
— Можно просто Менесса, — ответила графиня тихо, заставив его обернуться и пристально посмотреть на неё. — На улице метель, и я разрешаю вам остаться, если такова будет ваша воля. Но вы ведь откажетесь, да?
— Верно. Вам не странно… — Кондрат прекрасно понял этот посыл, однако теперь подбирал слова, чтобы напрямую не говорить это и не ставить себя в неловкое положение, — предлагать такое мне?
— Странно… Но я одна, и вы напоминаете чем-то Гейра, хоть в отличие от него в вас всё давно умерло, — кисло улыбнулась Менесса. — Хорошей дороги, мистер Брилль.
— Благодарю.
Когда он вышел, снаружи стояла не только служанка, но и ещё другие слуги, и тройка стражников, которые смотрели на Кондрата достаточно враждебным взглядом. Никто не сказал ни слова, но рыдания собственной госпожи они наверняка слышали.
Кондрата проводили до крыльца, где его уже ждала лошадь. Снег действительно только усилился, превращаясь в метель.
— Закурить не найдётся? — спросил Кондрат.
Стражники переглянулись, после чего один кивнул другому, и тот протянул ему табака.
— Бумага?
Наверное, это было сверх наглостью, но и бумага для сигареты у них нашлась. Кондрат здесь же скрутил её, но закуривать не стал. Оседлал лошадь и отправился в снежную пелену. Лишь когда поместье позади растаяло в снегу, он закурил. Остановил лошадь, чиркнул серной головкой неказистой спички и раздул тусклый огонёк на конце сигареты.
Вдох, выдох, и, пришпорив лошадь поехал дальше.
Тронули ли его слова графини? Кондрат и сам не мог толком ничего сказать. Просто не знал. Но плохие и неприятные мысли всё равно крутились в голове. Он пытался отогнать их размышлением об этом деле, но в слова логики проникали чувства, которые мешали адекватно оценить услышанное.