— А почему ты пошёл? — спросила она.
— Отец сказал, что я должен быть мужчиной и уметь постоять за себя, — пожал он плечами. — Там, откуда я родом, многие считают, что армия — это способ закалить характер.
— Ты не долюбливал своего отца, — заметила она.
— С чего ты взяла?
— Не знаю, чувствуется это. Ты как-то холодно о нём упоминаешь.
— Он был сложным человеком. До мозга и костей настоящим мужчиной, который считал, что тумаки закаляют характер, а наказания дисциплину.
— Он был военным?
— Самое смешное — нет, — ответил Кондрат. — Он даже не служил из-за плохого здоровья. Но искренне считал, что все остальные должны. Иначе как вырастет из нас настоящий мужчина.
— А мать? Какая она у тебя была?
— Очень мягкой, — ответил Кондрат, вспоминая лицо, которое уже очень давно не видел. — Она не перечила отцу, но всячески меня от него берегла. Не рассказывала о моих проступках, да и просто защищала. Хорошей была.
— Получается, ты воевал?
— Три года. Пошёл в числе добровольцев, хотел что-то доказать отцу, чтобы он мной гордился, — кисло улыбнулся Кондрат. — Доказать так и не удалось. Он помер, не дождавшись моего возвращения.
— Но он бы гордился тобой.
— Он был мудаком, Дайлин. Он был никем, жил никем и умер никем. И хотел, чтобы я соответствовал тому, что он там себе в голове придумал. Он из тех, кто громче всех кричал, и быстрее всех убегал в случае чего. Это не тот человек, на которого надо равняться. Поэтому давай оставим этот разговор.
Одно Кондрат мог сказать точно, из его отца вышел бы отличный командир, подобный тем, кого уже успел убить неизвестный мститель.
Глава 26
Один сбор фамилий и адресов занял около недели, и за это время успел начаться суд над Шейной. Причём проводился он прямиком в тюрьме. Кондрат даже сходил на заседание, чтобы своими глазами увидеть, как это происходит.
Для заседаний суда в тюрьме даже имелся собственный зал, большое помещение из камня, — как и вся тюрьма, — напоминавшая чем-то тронный зал в средневековье. Как и всё это место, оно пропиталось сыростью, холодом и какой-то беспросветной тоской. Надежда в такие места попросту на заглядывает.
Во главе зала была большая деревянная кафедра, на которой восседало целых четыре судьи. По левую руку от них стояла металлическая клетка по размерам такая, будто там должны были сдержать не преступников, а диких зверей. Шейна в ней выглядела особенно маленькой, даже какой-то незначительной. Прикованная цепями прямо к полу, она сидела на небольшой пошарпанной лавке, совсем чахлая, будто отражение самой себя.
Людей практически не было. Помимо судей и охраны с сыщиком и прокурором здесь присутствовали лишь свидетели, все слуги, и родня в лице графини и её сыновей. Кондрат смог туда попасть лишь как сторонний наблюдатель без права голоса, расположившись в самом углу помещения.
Ей даже полагался адвокат, но с таким же успехом она могла бы защищаться сама, так как ничего внятного тот сказать против не мог.
Процесс был обречён стать успешным.
Улики сыпались одна за другой. Ни одной существенной, и именно на этом адвокат пытался сделать упор, обратить внимание, что никто не видел, чтобы Шейна Эбигейл убивала графа своими руками. А выскочить и помочь графу мог кто угодно. В ответ…
В ответ было её собственное признание.
Именно это раздражало Кондрата. Ты можешь быть не виновен, ты мог ничего не сделать, но твои собственные слова под пытками будут говорить против тебя самого. И даже здесь и сейчас, когда адвокат пытался об этом заикнуться, ответ был до ужаса прост.
— Она ведь могла и не признаваться в этом, верно? Протест отклонён.
Интересно было бы посмотреть на этого судью, ломай ему пальцы, прижигай кожу калённым железом и выдёргивай ногти, смог бы он не признаться в том, что от тебя просят. А потом говорить, что ты мог и не признаваться, просто терпеть, пока тебя разбирают по частям.
Весь суд был полным фарсом, где не решали, виновен человек или нет. Просто подводили черту, чтобы сделать всё по закону, который на этом суде попросту не водился. Как итог — Шейну Эбигейл приговорили к смертной казни через колесование.
Кондрат взглянул на графиню. Уставшая, разбитая, вообще никакая, кажется, приговор слегка облегчил её существование, вызвав удовлетворение. Во время его оглашения, они не сводила взгляда с Шейны и кивнула, подводя тем самым итог всему процессу.
Кондрат не видел смысла ещё раз встречаться ни с графиней, ни с самой обвиняемой, так как понимал, что ничего нового он не узнает. Улик прямых не было, но вот косвенных было предостаточно, но в свете выясняющихся событий вряд ли они бы уберегли её от казни. Или за убийство графа, или за связь с ведьмами в преступных целях. В обоих случаях приговор был одинаков.